– Знаете, Дмитрий Витальевич, – Стерхова с осторожностью подбирая слова. – Я предпочитаю не знать голой правды, когда это не касается напрямую моей работы. Избегаю чрезмерного натурализма, чтобы по ночам спать спокойно.

Пахомов чуть усмехнулся.

– А у меня, знаете ли, наоборот. Хочу видеть правду без фильтров, без оправданий и красивизма. Пусть режет глаз. Пусть бьет по мозгам. В документальном кино должна присутствовать голая правда.

В глазах Стерховой блеснула скрытая настороженность.

– По-вашему, кинодокументалист – не художник, а обвинитель?

– Нет, не так. – Возразил Пахомов. – Автор документального фильма – правдивый свидетель, который чувствует разницу между состраданием, обвинением и честным изложением фактов.

– Воронин выбрал путь сострадания? – догадалась Анна.

Пахомов отвернулся и уставился взглядом в черное окно.

– Нет, – ответил он после паузы. – Воронин скорректировал факты под собственное чувство утраты.

– Мне трудно судить об этом. Я не специалист в документальном кино. – Стерхова замолчала. У нее появилось чувство, что Пахомов говорит не только о фильме, а имеет ввиду нечто большее.

– Многие думают, что правда – это свет, – продолжил он. – И лишь немногие знают, что иногда это – тьма. Губительная, жуткая, беспросветная. Шагнешь в такую и обратно уже не выбраться.

Было очевидным, что Пахомов говорит не только о фильме, а о чем-то большем и своем. Анна машинально поправила волосы и сказала первое, что пришло в голову.

– Звучит поэтично, хоть и неприятно.

– Это не поэзия, – Дмитрий Вячеславович говорил тихо, без нажима. Но в голосе сквозила застарелая боль. – Это жизненный опыт. Страшная, кстати, штука. Я видел, как ломаются люди. Буквально распадаются на куски. И не от страха, поверьте. От знания. От одной только фразы, кадра и звука.

Пахомов отставил бокал и поднялся.

– Простите, Анна Сергеевна. Кажется, я наговорил много глупостей. Наверное, выпил лишнего.

Проводив его взглядом, Стерхова прошла к лобби-бару, возле которого на высоком табурете сидела Виктория Гапова. Перед ней стоял стакан с виски.

Анна села поодаль, стараясь не привлекать ее внимания.

– Черный чай, пожалуйста. – Сказала она бармену.

– Чай? – голос Гаповой был хрипловатым и чуть издевательским. – В таком месте пьют что-то покрепче.

– Не люблю терять голову, – спокойно ответила Стерхова.

Гапова прищурилась, изучая ее лицо.

– А я не люблю, когда копаются в чужом грязном белье. Вы ведь следователь?

Анна сдержанно улыбнулась:

– Какой предвзятый взгляд на мою профессию…

– Обычный взгляд, – оборвала ее Гапова. – Я бы сказала, общепринятый.

– Кто-то должен делать эту работу. – Сказала Стерхова, беря в руки чашку.

– О, Боже, – Виктория театрально закатила глаза. – Еще одна идеалистка. Да вас таких полстраны. И все – незаметные герои, строители будущего.

Анна молча поставила чашку, давая понять, что не намерена продолжать бессмысленный разговор. Но в этот момент к ним подошел Пахомов. Обращаясь к Виктории, он с раздражением проронил:

– Может быть, хватит?

Гапова резко повернулась к нему. Ее лицо покраснело, глаза сверкнули:

– Пошел к черту!

– Ты пьяна.

– Да! Пьяна! – Виктория засмеялась резко и зло. – Зато я не вру себе и другим!

– Перестань! – голос Пахомова дрожал от напряжения. – Не устраивай спектакль.

– Спектакль? – голос Гаповой сорвался на крик и привлек внимание окружающих. На них стали оглядываться, но она продолжала. – Ты сам превратил свою жизнь в спектакль и хочешь, чтобы тебе подыгрывали!

– Завтра тебе будет стыдно. – Сказал Пахомов и, развернувшись, зашагал в сторону лифта.

– Шут гороховый! – Крикнула ему в спину Виктория и опрокинула в рот оставшийся виски.

В это время в дверях появился мужчина и уверенно зашагал к барной стойке. Он был высокий, худой в твидовом сером пиджаке. Шел спокойно, не глядя по сторонам. В его лице читалась собранность, а в походке – намерение.

Остановившись около Анны, он коротко спросил:

– Вы – Стерхова?

Сидевшая в кресле Румико, вскочила и бросилась к нему:

– Добрый вечер, Георгий! Мы с вами договаривались насчет интервью. Я – журналистка Хирано. Румико Хирано.

– Позвоните мне позже, – ответил он и протянул руку Стерховой. – Воронин.

Она ответила рукопожатием.

– Анна. Очень приятно.

– Видели мой фильм? – спросил вдруг Воронин.

Она покосилась на Гапову и ответила сдержано:

– До голосования жюри я не имею права давать оценки. Но, если позволите, у меня есть вопрос.

– Слушаю.

– Зачем вы убрали из фильма фрагмент проводов «Океаниды»? На мой взгляд, это был сильный эпизод.

Воронин смотрел на нее и было видно, что он не понимает, о чем идет речь.

– Я ничего не вырезал.

– Ну, как же… Сегодня я смотрела фильм на показе. Картина стала короче. От сцены на причале осталось всего пара минут.

Воронин побледнел, губы дрогнули. Его взгляд метнулся в сторону двери, потом к бару, потом снова к Стерховой.

– Нам нужно поговорить. Наедине. Зайдите ко мне утром до завтрака. Это важно.

Глава 5. Сбой в системе

В восемь часов утра Анна Стерхова подошла к номеру 312 и постучала в дверь.

Подождала. Затем постучала громче.

– Георгий! Это Стерхова. Откройте.

Прошло несколько мгновений, но ей никто не ответил. Приложив ухо к двери, Стерхова замерла. В номере было тихо: ни шороха, ни движения, ни звука.

Она подождала еще немного, потом постучала в последний раз уже для очистки совести.

«Спит. Или ушел».

Спускаясь по лестнице, Анна не придавала значения тому, что встреча не состоялась. В конце концов, Воронин мог поменять свои планы. Однако по отношению к ней это было по меньшей мере невежливо.

На первом этаже в воздухе витали запахи свежей выпечки и хорошего кофе. В лобби за столиком сидели два японца, и девушка в сером худи, которая между делом листала планшет.

За стеклянной дверью ресторана мелькнули силуэты Гаповой и Пахомова. Стерхова заглянула внутрь и обвела взглядом зал. Воронина там не было.

Она вышла на улицу. Тайфун заметно ослаб, но следы разрушений были налицо: сорванные вывески, разбросанный мусор и обломки деревьев у кромки воды.

Океан стонал ровно и глухо. Светло-серый, без бликов, он больше не ревел и не бился о берег. Его спокойствие казалось осознанным, почти человеческим.

Анна остановилась у парапета, вгляделась в линию горизонта и вспомнила про Воронина. Что-то здесь было не так. Он сам настоял на встрече и разговоре. Значит было, что обсудить. Тогда почему ушел? Почему не оставил записку? Почему не предупредил?

Ветер с океана пронизывал насквозь, не бил в лицо, не рвал одежду, а будто влезал под кожу, не встречая преграды. Вспомнив про московскую жару, Стерхова запахнула кофточку.

– Уж лучше пусть будет так…