– Зачем мы здесь? – спросила Жанна, у нее перехватило горло.

Врач снова взял ее под руку.

– Идите.

Они приблизились к стеле из розового гранита, Жанна тотчас узнала ее.

Семья Валькур

Людивина Валькур, 1862–1914

Любимая супруга Эжена Валькура

Эжен Валькур, 1859–1914

Да почиют в мире

Чуть пониже имен родителей было еще одно, выгравированное недавно:

Жанна Левассёр (урожденная Валькур), 1894–1931

Любимая супруга Шарля Левассёра

Да упокоит Господь душу ее

Истина, как бомба, взорвалась прямо перед ее лицом.

LXIII

Жанна стояла у могильного камня, слегка пошатываясь, ноги едва держали ее. Мелодичные распевы дрозда, рассеянный весенний свет, благоухание диких роз и шалфея – теперь все это казалось ей кощунственным, словно благословляло кошмар. Напрасно ее имя выгравировали на стеле – отныне она знала, кто покоится на глубине шести футов под землей.

– Он убил ее. Он убил Изабель.

Доктор Харви нахмурился.

– Мадемуазель Валькур…

– Я не мадемуазель Валькур! Я Жанна Левассёр, это я должна была умереть, но вместо меня убитой оказалась моя сестра!

Врач подумал, что у его пациентки новый приступ бреда. Сам-то он был убежден, что поездка на кладбище поможет ей расстаться с этими иллюзиями, однако на его глазах случилось противоположное.

– Напрасно я вас сюда привез. Очень сожалею.

Он знаком подозвал санитаров.

– Возвращаемся.

Каждый из двух мужчин схватил Жанну под руку, но она вырвалась со всей силой, на какую только была способна. Она принялась говорить быстро, слишком быстро:

– Мой муж убил ее! Все заранее подстроил. То запрещал мне любые посещения сестры – и вдруг семнадцатого мая передумал, заявил мне, что разрешает поехать ее повидать и даже сам довезет на машине. Перед выездом дал мне что-то выпить, сказал, что это укрепляющее средство, но я ощутила такую слабость, я уверена, он меня чем-то одурманил.

– Прошу вас. Нам не стоит здесь оставаться. Поговорим об этом позже, когда вы станете поспокойней.

Санитары опять схватили пациентку и поволокли в фургон. Она отбивалась, вопя:

– Оставьте меня!

Старая пара, украшавшая цветами могилу, бросила на нее взгляд, полный сострадания.

* * *

Жанна разлепила веки и поморгала. Она снова лежала в белой палате, привязанная ремнями к кровати. Ей, конечно, вкололи успокоительного. Маленькое окошко на свободу захлопнулось. Доктор Харви считал ее сумасшедшей, ей никогда не заставить его поверить в ее версию событий. Ей суждено провести остаток дней в этой комнате, тогда как Шарль будет свободен и Тристан окажется в его руках.

Когда сестра Ивонна принесла ей поесть, она отказалась, отмахнувшись от увещеваний монахини. Даже мысль о сыне не смогла придать ей мужества продолжать борьбу. Зачем?

Так было, пока к ней не явилась новая гувернантка Тристана.

Часть седьмая

Шарль

LXIV

Понедельник, 14 сентября 1931

Вслед за мсье Ахиллом, который тащил два чемодана, Шарль Левассёр вошел в прихожую. Он был в отвратительном настроении. На медицинском конгрессе один молодой коллега публично заспорил с ним о лечении, которое он предлагал для избавления от астмы, и это повергло его в ярость. Кем себя возомнил этот молокосос? Но мало того – поехавшая с ним Леонтина еще и закатила сцену в отеле: «Вечно я у тебя на вторых ролях, – сказала она тем плаксивым голосом, которого он не мог выносить. – Я хочу, чтобы свет считал меня твоей законной женой!» И в довершение всего объявила ему, что беременна. В тот момент он ей не поверил. Наверняка это женская стратегия, чтобы принудить его к женитьбе… Но она подтвердила: у нее двухнедельная задержка, чего с ней никогда не бывало. А когда он стал уговаривать: найдет же он кого-нибудь, кто сделает аборт, – расхныкалась: «Я хочу его сохранить! Это доказательство нашей любви. И последний шанс в моем возрасте». Вот же приставучая тварь! Теперь и с этой придется рассчитаться по полной. Ему пришел в голову простой план. Леонтина не умела плавать. На выходные в конце недели он пригласит ее за город, предложит прокатиться по речке, и – хоп! Лодка нечаянно перевернется, а она утонет. Одной заботой меньше…

– Мадам Августа!

Служанка вытерла испачканные в муке руки и поспешила к хозяину. Она тотчас заметила, что он мрачнее тучи; серьезные неприятности. Это бывало с ним все чаще.

– Да, доктор Левассёр?

– Примите мой багаж. И приготовьте что-нибудь поесть. Кормежка в поезде была омерзительная.

– Хорошо, доктор.

Она схватила чемоданы и стала подниматься по лестнице.

– А вы, мсье Ахилл, идите отсюда, и нечего баклуши бить. Машина такая грязная, что противно смотреть. Немедленно помойте ее.

– Как прикажете, доктор Шарль.

– Сколько раз я просил вас не называть меня по имени, это неучтиво.

– Понял, доктор Шарль. То есть, хотел сказать, доктор Левассёр.

Человек-фактотум поспешил удалиться. За весь путь от вокзала до дома его хозяин не обмолвился с ним ни словечком, и он испытал облегчение, что избежал его недовольства.

Врач пошел в свой кабинет. Его не было всего-то несколько дней, но и тут он рисковал не вернуть упущенных пациентов. Точнее, тех, кто еще у него оставался. Клиентура редела день ото дня. Выходило, что он уже не в моде, не то что этот желторотик, так унизивший его перед собратьями. Подумать только – в начале практики ему приходилось даже отказывать пациентам – таким длинным был список желавших записаться к нему на прием!

Он провел пальцем по столу, чтобы проверить, хорошо ли тут убралась мадам Августа, и сделал то же самое по обложкам папок. На пальце остался легкий слой пыли. Решительно, прислуга становилась небрежной, надо будет понизить плату, это послужит уроком. А можно бы и просто выгнать, но это рискованно. Ему казалось, что служанка уже некоторое время следит за ним, как будто что-то заподозрила. Что, если она была свидетельницей того, как я… Он прогнал эту мысль. Невероятно, ведь он был так осторожен. И все-таки тогда, в башенке, ему послышалось, как прошуршало чье-то платье. Или показалось?

Врач открыл ящик справа, вытащил ключ, который прятал под планкой, и отпер им ящичек, где хранил личные бумаги. Он схватил связку писем, обвязанных розовой лентой, – тех, что любовница присылала ему в самом начале их связи, – и почувствовал смутное отвращение. Развязав ленту, он бросил послания любви в камин, взял тяжелое огниво в