– Ну возьми себя в руки, – проворчал Дэн. – Мы так все умом тронемся. Почему бы тебе не начать сочинять стишки?

– И начну, – пообещал Рейберн. Он сурово кивнул, сжимая в карманах кулаки и устремив взгляд в окно:

Поцелуй дала мне Дженни

На удачу, не за пенни,

Провожая после в ночь.

Время – вор мгновений сладких,

Забирай и это прочь!

Пусть я старый, скучный, гадкий,

Пусть и жить уже невмочь…

Глава семнадцатая

Вопросы доктора Фелла

– Убийство… – благодушно начал доктор Фелл.

– Погодите, – прервал Хэдли, отставляя свою кружку и бросая на доктора подозрительный взгляд. – Что-то в вашем выражении лица – на самом деле нескрываемое злодейское удовольствие – подсказывает мне: вы готовы разразиться лекцией. Нет! В данный момент мы не хотим выслушивать лекции. Нам предстоит слишком много работы. Кроме того, когда сюда придет Гэй…

Доктор Фелл принял страдальческий вид.

– Проношу свои извинения, – пророкотал он с достоинством. – Вместо того чтобы опускаться до чтения вам лекций, я был уже готов добровольно стерпеть нестерпимое и выслушать лекцию от вас. Я делаю вывод, что впервые в жизни вы склонны частично согласиться со мной по поводу дела. По меньшей мере вы готовы рискнуть и поверить. Прекрасно. У меня к вам несколько вопросов.

– Каких вопросов?

Было почти десять часов, и в дверь бара ломились последние припозднившиеся посетители. Доктор Фелл, Хэдли и Кент сидели в «Олене и перчатке» своей компанией в уютном отдельном зале с балками под потолком. В трактире оказалось полным-полно свободных номеров, и они сняли себе комнаты на ночь. Это Кент знал, но больше он не знал ничего. Целый день прошел в спорах и таинственных совещаниях, о важности которых ему никто не докладывал (а сам он и не спрашивал). После обеда доктор Фелл надолго куда-то исчез. Когда вернулся доктор, исчез Хэдли. Потом они еще совещались с угрюмым и замкнутым инспектором Таннером. Что пришлось предпринять по отношению к сэру Гайлсу Гэю и было ли что-то предпринято, об этом Кент не слышал. И не видел сэра Гайлса с того момента, как они все подслушивали под дверью. Чтобы вырваться из гнетущей атмосферы «Четырех дверей», они с Франсин отправились на долгую прогулку по заснеженной сельской местности, однако напряжение никуда не делось, и зимний закат, отливавший серебром, показался им зловещим. Единственное воспоминание, которое осталось у Кента после той прогулки: Франсин в шубке и каракулевой шапке в русском стиле сидит на перекладине перехода через живую изгородь на фоне невысоких сереющих холмов.

И это же напряжение не отпускало даже в зале деревенского паба. Они ждали чего-то. Впрочем, доктор Фелл почти не подавал виду, в отличие от Хэдли. Вечер был морозный, зато безветренный. В камине отдельного зала развели большой огонь, настолько большой, что его отсветы бешено метались по стенам, играя на лице доктора, который восседал на фоне окна со свинцовым переплетом с пивной кружкой в руке и лучился от удовольствия.

Он сделал из кружки изрядный глоток, явно собираясь поспорить.

– Убийство, хотел я сказать, – гнул свое доктор Фелл, – есть предмет, мои взгляды на который истолковывают как-то неверно, в большой степени – и я это признаю – потому, что я сам все запутал, рассуждая на эту тему или же увлеченно споря. Я ощущаю желание исправить сложившееся впечатление, и по весьма веской причине.

Я признавался в своей слабости ко всему вычурному и слегка фантастическому. Более того, я даже бравировал этим. И случай с Полым человеком, убийство Дрисколла в лондонском Тауэре, и та дикая история на борту «Королевы Виктории» навсегда останутся моими любимыми. Однако же это не означает, что мне, да и любому мыслящему человеку, доставляет удовольствие жить в безумном мире. На самом деле совершенно наоборот, я хотел сказать, и это единственная причина, по которой я вообще затронул эту тему.

Так вот, даже тишайшему человечку, сидящему в своем тишайшем доме, иногда хочется поразмышлять об очевидном и невероятном. Человек задается вопросом: а что, если из чайника польется мед или морская вода; часы покажут все время сразу; свеча начнет гореть зеленым или малиновым пламенем; за открытой дверью окажется озеро или картофельное поле вместо лондонской улицы? Гм… ха. Чем дальше, тем больше. В качестве фантазии или сюжета для пантомимы все это прекрасно. Однако стоит представить себе такой повседневную жизнь, и человека бросит в дрожь.

Мне и без того довольно сложно отыскать свое пенсне, даже когда оно лежит на том же месте, где я его оставил. А если пенсне вдруг отправится путешествовать по каминной трубе, когда я потянусь за ним, мне будет трудно удержаться от соответствующих комментариев. Той книге, которую я ищу у себя на полке, не нужна магия, чтобы ускользнуть от меня. Злонамеренный дух уже и так поселился в моей шляпе. Когда кто-то движется от Чаринг-Кросс к Бернард-стрит на метро, он может почитать себя счастливцем, если действительно доберется до Бернард-стрит. Но если он предпримет подобное путешествие, скажем, ради важной встречи у Британского музея и, выходя на Бернард-стрит, внезапно обнаружит себя не на Бернард-стрит, а на Бродвее или рю де ла Пэ, он вполне справедливо решит, что подобное мироустройство попросту невыносимо.

Так вот, этот принцип вдвойне справедлив, когда дело касается криминальных случаев. В высшей степени глупо надеяться, что в безумном мире обитает спокойный, здравомыслящий преступник. Такой преступник будет совершенно неинтересен. Куда занимательнее тогда пойти и понаблюдать, как ближайший уличный фонарь танцует румбу. Внешние факторы не должны воздействовать на преступника, это он должен воздействовать на них. Именно по этой причине непередаваемое удовольствие наблюдать за слегка неуравновешенным преступником – как правило, убийцей – в совершенно нормальном мире.

Разумеется, это не означает, что все убийцы безумны. Однако их восприятие искажено, иначе они не стали бы убийцами. И они в самом деле вытворяют странные вещи. И этот тезис, как мне кажется, легко доказать.

Всем нам известно, что в деле об убийстве необходимо задать вопросы: кто, как и почему. Из этих трех