Я сломя голову побежал на корму.

— Назад, Дик! Домой, домой! — кричал я, не соображая, что на таком расстоянии Дик вряд ли услышит мои слова. А если услышит, то наверняка подумает, что его зовут.

В сумятице серой воды Дика не было видно, но время от времени крупная волна поднимала его на свой гребень, и тогда можно было различить голову Дика.

Вцепившись в леер, я последними словами ругал все и вся на свете, а больше всего Кулакова, который оказался таким разиней. Мерно рокотала машина бота, он резво бежал по проливу, а позади, тщетно пытаясь догнать его, плыл и плыл Дик.

Я лихорадочно искал выход из создавшегося положения. Если не помочь Дику, он утонет. В приступе своей преданности он будет плыть, пока не выдохнется. К капитану! Упросить, умолить его повернуть бот или спустить шлюпку!

Прыгая через две ступеньки, я одним махом поднялся на мостик и распахнул дверь рубки. Капитан и матрос-рулевой удивленно посмотрели на меня.

— В чем дело? — резко спросил капитан.

Я перевел дух.

— Товарищ капитан! — Я глядел ему прямо в глаза, а рукой, не оборачиваясь, показывал себе за спину. — Там плывет собака! Спасите ее, товарищ капитан!

Капитан смотрел на меня как на полоумного.

— Какая собака?!

— Моя собака! Кулаков, шляпа, проворонил, и теперь она плывет!

Капитан явно ничего не понимал, все, что я говорил, казалось ему абракадаброй, а мое вторжение в рубку не на шутку разозлило его. Ничего себе пассажир: едет без билета да еще и сцены у фонтана устраивает!

— Вот что, парень! Вали-ка ты отсюда, как и пришел!

И тогда я, торопясь и сбиваясь, боясь, что капитан сейчас вышвырнет меня из рубки, объяснил ему суть дела. Наверное, вид у меня был хуже некуда, потому что капитан не сделал того, чего я боялся, то есть не вышвырнул меня, а, отстранив решительным движением, вышел на крыло мостика и поднес к глазам бинокль. Минуту и другую смотрел, потом опустил бинокль.

— Действительно плывет!

— Товарищ капитан! — вновь взмолился я. — Помогите! Спустите шлюпку, товарищ капитан!

И тут капитан рассвирепел.

— Да не могу я, не могу, понимаешь? У меня полные трюмы! Штормовое предупреждение получено, понимаешь! А ты с собакой! Вернется твоя собака, никуда не денется!

— Не вернется, — сказал я. — Вы ее не знаете.

— Тьфу! — плюнул капитан. Он опять посмотрел в бинокль и, не сказав больше ни слова, исчез в рубке.

Минуты шли. Я до рези в глазах всматривался в воду. Иногда мне казалось, что я вижу Дика, но расстояние между нами быстро увеличивалось. Развязка приближалась, и я с отчаянием подумал, что сейчас прыгну в воду и поплыву к Дику, и тогда упрямый капитан непременно спустит шлюпку. И пусть меня судят потом, но я не дам утонуть Дику.

Я был в таком состоянии, что прыгнул бы. но тут на мостик снова вышел капитан. Поднес к глазам бинокль. Когда он опустил его и повернулся ко мне, его лицо выражало изумление.

— Плывет! — сказал он. — Это надо же! — И протянул мне бинокль.

Приближенные большим увеличением, волны казались водяными горами. Сначала я никак не мог зафиксировать бинокль, мешала качка, но я сосредоточился и наконец разглядел Дика. Видна была только его голова — оскаленная пасть, плотно прижатые уши. Он изо всех сил боролся с волнами, но чувствовалось, что он уже сильно устал. Я не мог больше смотреть.

— А. черт! — зло сказал капитан. Он быстро вошел в рубку, и я услышал звонки машинного телеграфа. Задрожав, бот по крутой дуге стал разворачиваться на обратный курс. Неожиданный маневр, видно, озадачил механика, потому что он высунулся из машинного люка и что-то закричал капитану. Но тот не ответил ему, напряженно всматриваясь в воду.

Теперь все зависело от того, успеем ли мы помочь Дику. Я спустился на палубу и встал возле самого борта. Здесь же, на палубе, сгрудились и те из команды, кто не был занят делами: все уже знали о необычном происшествии и теперь старались предугадать его исход.

— Ты, кореш, отойди-ка от борта, — посоветовал мне боцман. — А то еще сверзишься. Если успеем — вытащим твою собаку и без тебя.

Но я отмахнулся от боцмана.

Бот подоспел к Дику вовремя. Он уже захлебывался, когда судно легло в дрейф. Дик был рядом, в каком-нибудь метре, и я, перегнувшись через борт, схватил Дика за ошейник. Мне на помощь поспешил боцман, и мы в четыре руки подняли Дика на палубу. Совершенно измученный, он все же нашел в себе силы отряхнуться от воды, а затем кинулся мне на грудь. Я обнимал его, целовал и плакал…

В Петропавловске я упросил летчиков с рейсового Ту-104 взять Дика на борт. Летчики особо не сопротивлялись — Дик так понравился им, что они даже не вспомнили про намордник, в котором, по правилам, должна перевозиться такая собака, как Дик. Через одиннадцать часов полета мы были в Москве, откуда я дал «молнию» Кулакову.

Вот и вся история про Дика. Он прожил у меня до самой смерти, и после него я больше не заводил собак. Но через много лет, вспоминая прекрасные времена молодости, написал стихотворение о собачьем вожаке. И хотя он в стихотворении не назван, это, конечно, Дик.

Вперед, вожак! Тяни постромки

И жилы рви;

За горло нас берут потемки,

А снег в крови.

Разбиты лапы, пес, я знаю,

О твердый наст,

Как рана мучает сквозная,

Усталость вас.

Но вы с рожденья волчьей масти,

У всех у вас

Одной и той же отблеск страсти

В разрезе глаз.

Вам снятся сны одни и те же

Под свет луны,

И слышится полозьев скрежет

Средь тишины.

И вам нельзя слабеть душою.

Умерить бег —

Вас шрамами, а не паршою

Отметил век.

Еще сто верст до горизонта,

А там — хребты,

Тяжелые, как мастодонты,

Пород пласты.

Там ни налево, ни направо,

Там каждый шаг

Тебе рассчитывать по праву,

Вожак.