В ту ночь 25 декабря она проснулась в полной тьме – ей показалось, откуда-то доносятся приглушенные завывания. Погода выдалась безветренная, так что подобные звуки не могла издавать калитка в саду, которая, бывало, скрипела, покачиваясь на ветру. Некоторое время Аделаида, замерев в постели, настороженно прислушивалась, затаив дыхание и стараясь уловить малейший шорох. Завывания раздались снова. И долетали они, судя по всему, из комнаты ее подопечного.

Аделаида, поднявшись с кровати, бесшумно выскользнула в темный коридор. Остановившись у спальни «герра Базиля», она услышала за дверью прерывистое тяжелое дыхание и приглушенные рыдания человека, пребывающего в полном отчаянии. Первым, что она увидела, когда вошла, были широко раскрытые, поблескивающие во мраке беспомощные глаза. Базиль лежал навзничь, раскинув конечности, подобно морской звезде. Аделаида, приблизившись, включила прикроватную лампу, в свете которой на белых пижамных штанах Базиля обнаружилось большое желтоватое пятно. Стало ясно, что он обмочился. Тогда Аделаида, словно любящая мать, зашептала ему на родном языке: «Ничего страшного, герр Базиль, ничего страшного, не надо плакать», – хоть и знала, что он ее не понимает. Но Базиль, наверное, уловил утешительную интонацию, потому что тотчас успокоился. Аделаида принялась менять ему штаны, а он тем временем что-то ей объяснял. «И о чем же это он мне толкует?» – недоумевала немка. А потом Базиль ей улыбнулся, и это уж она сразу перевела как Danke schön – «большое спасибо». Улыбнулась ему в ответ, пожелала доброй ночи и вернулась в свою спальню тихонько, на цыпочках, чтобы не разбудить остальных домочадцев.

Итак, теперь вам известно о незыблемом ритуале, о четком распорядке, которому все было подчинено в доме при Аделаиде. Поэтому когда однажды – а точнее, на следующее утро после убийства Розы Озёр – она внезапно собралась со всей поспешностью и уехала из города, все остались в полнейшей растерянности и в превеликом беспокойстве, которое просто так не уймешь. Всех терзали вопросы: кто теперь будет заботиться о Базиле Бонито, о Брюно? Где найти столь преданную своему делу помощницу? А готовить кто будет? А прибираться в доме?

Что сталось с Аделаидой, никто не знал. Скажем только, чтобы покончить с ее историей, что больше в городе М. эту немку никто никогда не увидит, да и в любом случае ее дальнейшая судьба никого не волновала, о ней быстро перестали жалеть, ибо в скором времени ей нашлась замена помоложе да пофранцузистее.

В общем и целом явление Аделаиды в городе М. было мимолетным и почти никем не замеченным, будто промелькнул и исчез призрак.

Часть вторая

Мишель Панданжила

Я еще ничего не знала о деле Розы Озёр, об обстоятельствах драмы, о Базиле Бонито и об Аделаиде Кристен, когда из-за совсем другого человека, из-за некоего Мишеля Панданжила, мне пришлось с размаху окунуться в эту захватывающую историю.

С самого начала было понятно, что, если когда-нибудь я решусь издать книгу на сюжет столь памятной трагедии, какой стало дело Розы, ведь некоторым моим коллегам уже доводилось с большим или меньшим успехом писать о реальных расследованиях, – издать под псевдонимом, не раскрывая своей личности конечно же, и с прочими надлежащими умолчаниями, – мне придется начать рассказ о тех страшных событиях с сильнейшего впечатления, которое произвел на меня упомянутый выше человек, Мишель Панданжила.

Когда я впервые его увидела, он, окутанный тьмой, сидел в дальнем углу камеры под надзором нескольких стражников в униформе, наблюдавших за ним сквозь маленькое окошко, вырезанное в дверной створке. Произвести на кого-либо благоприятное впечатление при подобных обстоятельствах затруднительно, но я тогда уже научилась не судить по внешним признакам и воспринимать людей за тюремной решеткой как обычных мужчин и женщин, которых могла бы встретить на улице или в каком-нибудь магазине. Ведь, по сути, до того как на них надели наручники, такими они и были – простыми горожанами, вроде нас с вами.

Меня сопровождал Клод, один из двух моих помощников, с фотоаппаратом в руках. Нас впустили и закрыли за спиной дверь с глухим стуком, за которым последовал металлический скрежет ключа в замочной скважине.

– Месье Панданжила, я адвокат, мне поручена ваша защита, – начала я. – А это Клод, мой ассистент.

«Наконец-то хоть один друг в этом болоте с крокодилами», – должно быть, подумал арестант, потому что сразу же поднялся с койки, на которой сидел, и подался ко мне – все это одним гибким, стремительным движением, будто от меня зависела его жизнь.

Тело арестанта проступило из тьмы, но лицо так в ней и осталось, и лишь через пару секунд я сообразила, что Мишель Панданжила – черный. То есть, что он принадлежит к черной расе.

Честно признаться, он был первым негром, которого мне довелось увидеть, ведь я веду рассказ о тех временах, когда в городе М. еще нечасто можно было встретить африканцев. И думаю, не ошибусь, если скажу, что Мишель при виде меня испытал не меньшее удивление, хоть и по иной причине. Я – женщина. Для него женщина-адвокат была таким же диковинным явлением, как для меня – цвет его кожи. На самом деле в ту пору женщины-адвокаты появлялись в суде, надо полагать, не чаще, чем чернокожие люди на улицах города М. Мы оба были редкими птицами, и, без сомнения, это сблизило нас с первого взгляда.

– Стало быть, вы мой адвокат по назначению суда? – проговорил Мишель по-французски с сильным африканским акцентом – это навело меня на мысль, что родился он не во Франции и приехал в нашу страну не ребенком.

– Боюсь, что да, – отозвалась я. – А вы, стало быть, по назначению суда – мой подзащитный?

– Боюсь, что да, – отзеркалил он мою шутку.

Мы оба улыбнулись. И если я скажу, что его белые зубы сверкнули ослепительным лучом солнца в столь угрюмом месте, это не будет преувеличением.

На улицах большого города у Мишеля не было шансов остаться незамеченным. Вот еще одно обстоятельство, которое нас сближало. Я была красивой женщиной двадцати лет, мужчины всегда оборачивались мне вслед, говорю это без ложной скромности. Однако было бы неправильно утверждать, что меня и моего нового клиента люди провожали одинаковыми взглядами. На него глазели, во-первых, потому что он был черным, а во-вторых, из-за его роста. Мишель был чрезвычайно высоким. И тощим, как стручок.

Стручок с длиннющими руками. Очень черными руками. Мы к этому еще вернемся.

Он работал на