Чаепитие организовалось почему-то на ковре в гостиной. Все трое расселись на полу: Айнур – с очень прямой спиной, подогнув ноги под себя, Маевский – по-турецки, а Гройс – обложившись подушками. Отдернули штору с краешку, и солнечное лезвие рассекло темноту. Налетела, словно туча комарья, воздушная пыль и принялась радостно роиться в луче света.

Стало как-то повеселее.

– Знаете, она на самом деле красивая, – вдруг сказала Айнур, баюкая в ладонях пиалу.

– Кто?

– Валя Романенко. Горничная Левашовых. Сначала мне показалось, она как сухой лист. Бесцветная и шелестит чего-то там… А потом, когда она про Селиванова заговорила, в ней будто свет включили! Стало видно, что у нее глаза карие, а волосы янтарные, и свечение такое… – Она поискала слова. – Мягкое, как на иконах. Она его по-настоящему любила. Очень-очень.

– А он ее? – неожиданно спросил Гройс, внимательно слушавший девушку.

Айнур задумалась.

– Не знаю. Вряд ли. Он-то как раз внутри был сухой. Он всех людей оценивал вот с какой точки зрения: могут они в чем-то помочь его Мите – или не могут? Валентина вряд ли могла. Она простая, добрая. А еще у нее есть дочь. Ваш дворецкий постарался бы не влюбляться в женщину с ребенком. Надо, чтобы вся любовь доставалась только им с сыном. – Айнур сама не знала, откуда взялась в ней эта уверенность.

– Любопытно. Продолжай.

– А еще в нем очень много злости было, он ее хорошо скрывал. Все думали, что он сдержанный, что у него чувств мало, шутили над ним… А он правда был сдержанный и злой. Как можно работать у людей, которых так сильно ненавидишь?

– Ну, ты как-то работала, – заметил Гройс.

Айнур протестующе вскинула руки.

– Нет. Нет! Если я начинала ненавидеть, я сразу уходила. Иначе ненависть тебя изнутри разъедает.

– Она и Петра Алексеевича, должно быть, разъедала, но он как-то сумел эту едкую кислоту преобразовать… Знать бы только во что.

Айнур поставила чашку, потянулась и взяла со стола фотографию Селиванова с сыном.

Теперь, после того, что рассказала ей Валентина, она смотрела на него другими глазами. Оказалось, что фотография – это практически предмет, даже если запечатлен на ней человек. Его можно анализировать, точно вещь.

Сорочка. Рукава слишком короткие, должны дальше выдаваться из-под пиджака. Галстук тоненький, бордового цвета, узел булавочный под самой шеей. Темно-серый костюм сидит хорошо, но придирчивому взгляду заметно, что великоват. Это потому, что дворецкий – невысокий, щуплый. Такому все пиджаки и брюки надо подгонять у портного.

«Он и сам на портного похож», – неожиданно пришло ей в голову. Селиванова легко представить с портновским метром и мелком, склонившимся над отрезом. Губы сжаты, усы щеткой: волосок к волоску. Лоб высоченный, как крышка, которой закрывают блюдо, чтобы не остыло. Она называется смешным словом «баранчик». А на французском – «клош». В переводе – колокол. Это ей Гройс рассказал, раньше-то она эти крышки видела только в фильмах.

На всех снимках, которые показывала ей Валентина, Селиванов стоял в стороне от остальных. Наособицу. Вряд ли это было осознанным решением. Но везде он делал шаг в сторону. Даже от любовницы. Везде смотрел без улыбки, презирая саму необходимость изменить привычное выражение лица ради «памяти», сохраненной в чужом телефоне. Он любил мир вещей, но свою келью держал практически пустой. Он любил сына, но не желал принимать его выбор. Ненавидел Левашовых, но заботился об их благополучии и комфорте.

– Теперь я понимаю, что застрелиться он не мог, – вырвалось у Айнур.

– Нет, не мог, – согласился Гройс и разломил пополам конфету. – Только не в текущих обстоятельствах. Гадалка тоже не вписывается в его картину мира… Но это значит лишь одно: мы чего-то не знаем о Пете.

– Слушайте, а если он просто с ума сошел? – предположил Маевский. – Ну реально, взял и свихнулся? Почему вы такой вариант не рассматриваете? Он же не машина. За сына переживал, что тот связался с неподходящей девушкой… Работу свою не выносил, приносил, понимаешь, себя в жертву ежедневно… От такого у кого угодно крыша съедет. У него съехала – и он покончил с собой.

Айнур, явно впечатленная, смотрела на него, и Никита ощутил приступ вдохновения.

– Или еще лучше: у него смертельный диагноз. Нет, не смертельный, но… Альцгеймер! Прогрессирующий! Селиванов осознает, что вот-вот станет любимому сыну обузой. Работать он не сможет. Порядок вокруг него рушится с каждым днем. Он забывает, где хранится веник и утюг. И в отчаянии стреляет себе в голову. Между прочим, гадалка в эту картину вписывается как родная. Он уже был не в себе. Может, у него как раз наступило прозрение. Он вспомнил, что отдал ей деньги, испугался, что мог бы и квартиру отписать – и пожалуйста.

– Комната записана на Митю, – заметил Гройс.

– Ну триста тысяч тоже, знаете ли, на дороге не валяются. Но не в деньгах дело! Мозг стал его подводить. Он гордился своим умом, педантичностью своей… А тут такое.

– Распространенный сюжет в фильмах, – усмехнулся Гройс.

– Да! Распространенный! – запальчиво сказал Никита. – А потому что жизненный!

– Теория превосходная. – Старик закурил и выпустил облако сиренево-серого дыма. – А частный детектив Желтухин с отверткой в шее как в нее вписывается, позволь спросить?

И этим вопросом сбил на подлете великолепную Никитину мысль. Он за своими рассуждениями, за этим мирным разговором как-то почти забыл, что случилось в последние сутки.

– Ладно, а куда он вписывается, по-вашему? – помрачнев, спросил Маевский.

Гройс тщательно промокнул салфеткой губы.

– Представления не имею. У меня есть только предположение о том, с чем мы столкнулись. С разветвленной, тщательно выстроенной системой.

– Это как?

– Петр Селиванов нанял частного детектива, чтобы тот проследил за некоей Ольгой Воденниковой, которая с начала апреля стала вхожа в дом Левашовых под именем Марианна. Кто рекомендовал ее, мы вряд ли выясним. Полагаю, это и не имеет большого значения. Ольга-Марианна была тарологом. Я говорю «была», потому что ее убили за день до смерти Пети.

Гройс передвинулся так, чтобы солнечный луч не заползал на плечо.

– Сама по себе Воденникова его не интересовала, – продолжал он. – Настоящим объектом слежки на протяжении трех недель был некто Александр Пономарев. Но мостик к нему перекинулся именно через Ольгу. Кроме нее, в списке его визави еще полсотни человек. Распределение по профессиям крайне любопытное: две трети – домашний персонал, одна треть – люди, именующие себя экстрасенсами, тарологами, гадалками, нумерологами, специалистами по хьюман-дизайну, оракулами Ци Мень и так далее. Назовем их эзотериками. Итак, персонал и эзотерики. Вы следите за руками?

– Вот этот хьюман-дизайн – вы же его прямо сейчас