Какое там! Паренек огрызался на каждом шагу. Даже Норидж было не под силу удержать воспитанника в узде.

И каждый божий день Абрахам отправлял его на порку.

Но продолжалось это недолго.

Норидж с Чедвиком затеяли строить Ноев ковчег. Такие продавались и готовые, да только стоили кучу денег. Норидж снова призвала меня. А мне, признаться, в охотку было помогать им. С ковчегом Рыжий справился сам. А вот за фигурки зверей взялся я.

Вырезал я, Норидж раскрашивала. И до того ловко у нее это получалось! Вот только мы малость не рассчитали, и в ковчег все наши твари не поместились. Пришлось надстроить еще один этаж, а затем еще один… Мне давненько не было так спокойно и славно, как в те часы, когда я вырезал зверушек, сидя перед верстаком, а Рыжий, положив голову на руки, наблюдал за мной. Обглодыш был тут как тут: дремал на полке, помахивая огрызком хвоста.

Готовый ковчег отнесли в игровую. Чедвик глаз с него не сводил. Мордашка его сияла, как новенький пенни. Тут-то и попался им на пути Абрахам.

– Что это такое?

– Ноев ковчег, сэр. Он необходим нам для занятий.

– Кажется, припоминаю: у меня такой был когда-то, – только и сказал Абрахам.

За ужином он был неразговорчив. Юнис слегка воспряла духом. Ей, бедняжке, доставалось от брата каждый день. Тот выглядел погруженным в свои мысли, и она завела беседу с гувернанткой:

– Каковы успехи Чедвика в латыни, миссис Норидж?

– Мистер Чедвик очень старается, миссис Пламер.

– О, это хорошо! Просто замечательно! Латынь совершенно необходима образованному человеку…

– Чарльз знал, как называется тля на латыни, – вдруг проговорил Абрахам, ни к кому не обращаясь. – А что проку? Он женился на тебе, и ты свела его в могилу. А теперь растишь из мальчишки второго Чарльза. Ты глупа, Юнис. Мозгов у тебя с фасолину, не больше.

Чедвик выпрямился, глаза его блеснули.

– А вы, сэр, образцовый трус, – отчеканил он. – Вы оскорбляете моего покойного отца, потому что он не может вам ответить, и мою мать, потому что она – женщина. Будь здесь ваш собственный отец, вы не осмелились бы и рта раскрыть.

Это был сильный удар. И нанес его Абрахаму двенадцатилетний мальчишка.

Чедвик поднялся из-за стола, всем своим видом показывая, что готов к порке. Но тут Абрахам наклонился вперед, сгреб мальца, подтащил его к себе и рывком задрал на нем рубаху.

– За дурака меня держите? – зловеще протянул он, рассматривая бледно-розовые, едва заметные следы на спине Чедвика. – Вот, значит, Норидж, как вы его наказываете! Придется и это взять в свои руки.

Он выволок Рыжего за ухо из столовой. Юнис уставилась на гувернантку, прижав ладонь к губам. И впилась зубами в собственный палец, когда из комнаты наверху раздался не вопль, как было раньше, а долгий мучительный стон.

* * *

С этого дня Абрахам окончательно стал собой. Казалось, избив Чедвика, он освободился от последних сковывавших его условностей. Мальчишка провел в постели три дня, а когда он встал, Абрахам избил его снова.

А потом снова.

И снова.

Он бил Чедвика розгой, бил тростью, бил кулаком; он бросал в него книгами и рассек ему лоб, швырнув в него чернильницу.

Наконец в их доме появился доктор Лэрд с призывом к милосердию.

– «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына, – отвечал ему Абрахам, гнусно ухмыляясь, – а кто любит, тот с детства наказывает его». Так говорится в Библии. Неужто вы не почитаете Библию, доктор Лэрд?

– Я предупреждаю вас как врач: вы доведете мальчика до могилы.

– «Наказывай сына своего, доколе есть надежда, и не возмущайся криком его»! – процитировал Абрахам.

– Однажды вам удалось избежать тюрьмы, – холодно сказал Лэрд. – Но второй раз этого не случится.

Тело Чедвика покрылось рубцами. Я провел две недели в отъезде, а когда вернулся, не узнал Рыжего. Он похудел, лицо его заострилось.

Однако Абрахам отнесся к угрозе доктора серьезно.

Когда Чедвик в очередной раз ответил ему дерзко, он не стал бить племянника. Вместо этого он потащил паренька наверх и на его глазах уничтожил деревянный ковчег вместе со всеми животными.

Абрахам был человек большой силы. Я не встречал мужчины, который в ярости был бы столь же необузданным, как мистер Пламер. Он буквально размолотил ковчег кулаками и заставил мальчика смотреть на это.

Тогда я впервые увидел, как Рыжий плачет. При дяде он крепился, но едва у него появилась возможность удрать, он прибежал ко мне и всхлипывал в углу. Только Обглодыш помог ему успокоиться. Мальчишка уткнулся в него, и постепенно рыдания стихли.

– Мы сделаем новый ковчег, – пообещал я тогда.

Мы сделали новый, лучше прежнего.

Абрахам разрушил и его.

Он уничтожал все, что попадалось ему на глаза. Я видал, как он вырвал с корнем розы, посаженные Юнис. Хватался за колючие плети, словно это была шелковая трава, и швырял в сторону. Ладони у него были в крови, но, казалось, Абрахаму это только в радость. Когда он толкнул конюха так, что тот ударился головой о стену, в доме появилась полиция. Но Абрахам откупился. Он снова стал осторожнее – но зато изобретательнее.

И вся его злоба сосредоточилась на Чедвике.

Он запирал мальчишку в темном чулане, уничтожал его игрушки и наконец выплеснул чернила на портрет его отца. Чедвик кинулся на него с кулаками, и Абрахам отходил его так, что тот неделю не вставал с постели. Однажды воскресным утром я встретил Юнис, направлявшуюся в церковь. Лицо у нее было закрыто густой вуалью.

Вы спросите, что здесь такого? Да не видал я прежде, чтобы Юнис носила вуаль, вот что. Шесть дней она выходила только в ней. Достаточный срок, чтобы сошел синяк на губе.

За каких-то два месяца Пламер-холл преобразился. Казалось, в нем обитает чудовище. Мне довелось повидать немало дурных людей, но такого, как Абрахам, я не встречал.

Что-то пожирало его изнутри. Его точила злоба, и он заливал ее бренди да виски, но от выпивки свирепел хуже прежнего. От плача сестры Абрахам только бесился, а вот когда научился доводить до слез Чедвика, это было ему как бальзам на рану. И все же даже пьяный он был осторожен. Видать, помнил предупреждение доктора.

Юнис тряслась, словно в лихорадке, и плакала. Заяви она в полиции, что Абрахам издевается над ними, может, его и призвали бы к ответу. Но уж