— Уже и огородом занимаешься? — уважительно произнес продавец. — Однако… Быстро ты прижился.

Прошел почти месяц, но ни единая женщина, желающая заработать деньги, ко мне не явилась. Была всего одна претендентка — жирная старуха, прикатившая на велике со спущенным задним колесом. Но стоило ей окинуть взглядом дом и меня, вышедшего навстречу в старых пижамных штанах и майке, как она тут же поставила толстую лапу на педаль и, не проронив ни слова, поползла прочь. Я стал подумывать о том, что живу слишком далеко для того, чтобы мое предложение показалось выгодным. Девушки любят ходить на танцы, встречаются с молодыми людьми. У женщин есть семьи, о которых нужно заботиться. А я живу у черта на куличках…

Почтальон являлся примерно раз в неделю. Он привозил только местную газету, на которую я подписался. Я так и не смог понять, с какой периодичностью она выходит в свет. Один раз пришло письмо от женщины, которую я считал своей возлюбленной… Александра никак не могла понять, почему я так внезапно покинул город. Вот что она писала, между прочим: «Твои затруднения с документами — только отговорка. Ты просто боишься жизни. Почему бы еще раз не сходить туда-то… Сюда-то…» Я прочитал письмо и внезапно понял, как стал далек от прежней жизни. Дело было в том, что мне вовсе не хотелось ходить туда-то и сюда-то. Я вовсе не чувствовал в этом никакой необходимости. Здесь, в глуши, в этом доме, куда даже дешевая прислуга не желала наниматься, я был человеком. А там — никем.

Чтобы подстраховаться, я дал объявление в местную газету через почтальона. Просил прислать мне прислугу — уборщицу и повариху, по возможности, также помощницу по огороду. Хорошее вознаграждение. Два выходных дня в неделю, отдельная комната в доме.

Ко мне приехала еще одна женщина. Точнее, девушка. Она придирчиво осмотрела мое хозяйство, заносчиво переплела пышную русую косу (у местных дам это что-то вроде ритуала перед тем, как вступить в разговор) и сквозь зубы поинтересовалась, сколько я намерен платить. Ах, так? А какая работа? Ну, нет. И не успел я ее остановить, как она уже исчезла в облаке белой пыли на своем старом велосипеде.

Я не знал, что и подумать. Неужели я слишком мало предлагаю? Почему эти женщины, откликнувшиеся на объявление, вели себя так резко, будто я их оскорбил? Здесь даже самые незначительные деньги считаются целым состоянием. Ведь больше некуда пойти…

В тот день я больше не ждал визитов и, когда почти в полночь в дверь постучали, сперва испугался, но потом решил, что это какой-то проезжий, сбившийся с дороги и увидевший свет в окне моего дома. Я долго смотрел в щелочку, но так и не смог различить ничего, кроме приземистой фигуры, понуро склонившейся на крыльце. Я спрашивал, кто там, но мне не отвечали. Наконец, я открыл дверь, и свет упал на стоявшую передо мной женщину.

Несчастная!

Она была горбата и одета как нищенка. От нее не пахло, но лохмотья были в таком виде, что я, не задумываясь, подал бы ей милостыню. И собирался было подать, но тут она подняла лицо и я отшатнулся.

Низкий, поросший черными волосами лоб. Курносый нос, задранный кончиком почти к переносице, так что через ноздри, казалось, можно было разглядеть ее мозг. Круглые черные глаза, бессмысленные и тусклые. Крохотный ротик, треугольный подбородочек, жалкая, сжавшаяся в комок фигурка… Словом, яркая иллюстрация последствий деревенского алкоголизма.

— Что тебе надо? — спросил я. — Милостыню?

Она прорычала что-то — именно прорычала, поскольку речь не походила на обычные человеческие звуки. Я увидел, что по ее подбородку стекает слюна. Существо оглядело сени и вдруг указало на стены, сделав несколько машущих движений.

— Чего? — не понял я.

Уродина улыбнулась. Лучше бы она не делала этого — улыбка была отвратительна. Эта женщина — а несчастное создание было женского пола — жестами показала мне, как она моет стены. Я начал догадываться.

— Ты хочешь тут работать? — в ужасе спросил я.

— Ы-ы-ы-! — радостно заревела она в ответ.

Я не знал, что сказать. Прислуга была мне нужна, но это убожество, рядом с которым я даже не мог находиться без отвращения…

— Тебя кто-то прислал?

— А-о-о…

Она развела руки и сделала вид, что листает. Я понял:

— Объявление в газете?

— Ы-ы!

Ну что мне было с ней делать? Какой-то сердобольный односельчанин оказал ей медвежью услугу, растолковав смысл моего объявления и послав ко мне. Он, вероятно, думал, что девица вполне пригодна для услуг в таком несложном хозяйстве, как у меня. Но… Я даже человеком ее назвать не мог. Она тупо смотрела на меня совиными глазами и продолжала рыгать или икать — вполне приветливо, вероятно.

— Ты оттуда?

Я указал в сторону поселка, но она немедленно указала в противоположном направлении. Отсюда я сделал вывод, что она все-таки понимает человеческую речь. Однако ближайшая деревня в той стороне находилась за несколько часов езды. Я сам никогда там не был, но в поселке так говорили… Значит, это несчастное создание шло почти сутки по выжженной равнине, чтобы попытать счастья… У меня в груди что-то дрогнуло. Как велика была наивность этой девушки, полагавшей, что ее внешность и развитие могут кого-то удовлетворить! Она была отвратительна… И доверчива до невероятности. Уродина снова указала в ту же сторону и энергично заявила:

— Эу-ее.

— Ну ладно, — решился я, глядя, как опускается тьма над равниной. — Пока заходи. Сегодня будешь спать тут.

Не мог же я ее прогнать! Я указал ей на старый матрац, валявшийся в сенях. Она недоверчиво его осмотрела, ощупала и вдруг, упав на колени, поцеловала, будто давала присягу. Через мгновение она уже скрючилась на нем и, судя по всему, уснула. Я содрогнулся от жалости. Это жалкое ложе показалось ей царской постелью!

На другое утро я проснулся оттого, что меня оплеснули водой. Я подскочил на постели и обнаружил, что убогая окатывает стены моего дома из ведра и заливается при этом идиотским смехом.

— Дура! — заорал я спросонья. — Что ты делаешь?!

— Н-га! — рявкнула она и снова окатила меня водой. А потом послала мне очередную улыбку, от которой меня чуть не стошнило. Это создание всерьез считало, что оказало мне услугу.

— Пошла вон! — Я вскочил и, схватив ее за плечи, вытолкал на крыльцо. — Туда!

И показал в ту сторону, откуда она, по ее собственным указаниям, явилась. И вдруг в ней произошла перемена. Она скорчилась, будто