— Она не придет, Самвел Саркисович…

И разрыдавшись, Жамкочян стала рассказывать старику обо всем случившемся.

— Убийца, дядя Самвел, выродок человеческий. Его зачал зверь…

— Кто он? — спросил Григорян. — Что за женщина родила его?

— Дадашев Галиб Аронович… Так он значился в списках Шувелянского детского дома.

— Что?! — вдруг закашлявшись, выдавил старик. — Не может быть! Лицо его побагровело. Глаза выпучились. И из полураскрытого рта с хрипом вырвалось:

— Потаскуха…

На похоронах семьи Григорян Адылю Рагимовичу неожиданно стало плохо. В сердце словно острыми клыками вцепилась собака. Он вскрикнул и тяжело повалился на изгородь чьей-то могилы.

Очнулся Касумов в больнице. Глядя в лицо склонившемуся над ним врача, он тихо не без ужаса прошептал:

— Арон?!… Это ты?!….

— Я — врач. К вам дочка.

— Арон… Не смотри так… Я тоже мучался… Но жил… Это хуже, Арон…

— Папа, ты что меня не узнаешь? Это — я… — сказала дочь.

Поймав ее за руку, Касумов потянул дочь на себя.

— Рена… И ты здесь?… Такая же… Нисколько не изменилась… Я тебя любил… Очень любил… Не молчи… Не молчи… Виноват я…

— Это я, папа!… Лейла… Доктор, что с ним?

Вместо ответа врач крикнул:

— Сестра! Срочно реаниматоров!…

Глядя стынущими глазами на дочь, Касумов с усталым отчаянием произнес:

— Боже! Страшна твоя месть…

апрель 1997