— Что же это, стратор? — спросил подошедший Бухие Монту, бледный и потерянный — и следа не осталось от его обычной бравады. — Что-то будет теперь?

— Живой! — обрадовался Фобетор, хватая того за плечи. За время их совместных странствий он успел искренне привязаться к ветерану-эскувиту.

— Ты туда глянь, — прервал его Монту, указывая в сторону Морнегонды.

Мандатор посмотрел в том направлении, и его аж передернуло: сама ведьма куда-то запропастилась, не видно было, впрочем, и ее пентаграммы — зато всё это место покрывало сейчас белесое грибоподобное образование в полтора человеческих роста. И оно продолжало разбухать, расти, подыматься. Но главное — этот омерзительный вырост словно бы оживал, приобретая все большее сходство с человеческой фигурой. Да, так и есть! — морщинистое тулово зиждилось на паре кряжистых ног, кривых и коротких, из покатых плеч торчали бугрящиеся узлами мышц руки, толщиной сравнимые с древесными стволами, а вот головы у нарождающейся чудовищной твари не было вовсе. Зато было лицо, вернее, его уродливое подобие медленно проступало на богатырской, ритмично пульсирующей груди вызванного ведьмовскими заклинаниями существа. Вся эта антропогрибная масса непрестанно содрогалась и — росла, росла!

Грузное чрево, нависая над землею, соединялось с нею странным выростом, схожим с пуповиной новорожденного; отросток этот тоже размеренно пульсировал — то расширяясь, то вновь сужаясь — будто перекачивал жизненные соки земли. И в такт с пульсацией пуповины сотрясалась вся туша безголового монстра, с каждым толчком раздаваясь вширь и вверх. «Неужели вот это и есть он — Безначальный Сераф, Кромешный Владыка, Саббатеон Жизнекрушитель?!» — растерянно подумал Фобетор.

Как бы в ответ на его невысказанный вопрос, в груди чудовища что-то лопнуло, образовав пещеристую дыру пасти, и, подъяв кверху руки, едва не превышающие уже длиной брюхатое тулово, оно издало низкий утробный рык. Протяжный приветственный вой адского воинства был ему ответом.

Фигура Крушителя росла, наливалась мощью, становясь поистине циклопической; связующая его с землей пуповина яростно пульсировала — черные и алые прожилки так и змеились по ней, рождая причудливые узоры; да нет — Фобетор прищурился, всматриваясь — не узоры, а, скорее, какие-то письмена.

— Конечно, письмена, — осипло прошептал ему на ухо Бухие — мандатор и не заметил, что, оказывается, рассуждает вслух, — это же тот самый свиток, чтоб ему сгореть, который проклятая стрига вытащила из нашего гомункула!

Фобетор пригляделся еще внимательнее: пожалуй, старый эскувит прав — это действительно свиток. Мандатор давно уже догадывался, что на самом деле представляет собой загадочный пергамент и почему он столь ценен для всех — разумеется, Договор — роковое соглашение, скрепив которое своею кровью на лоскуте собственной кожи, Первый Андрасар продал душу Падшему Серафу, а вместе с ней и души миллионов подданных, подчинив все пространства обширной империи, простершейся от Гехиномской пустыни на западе до океана Нун на востоке, Кромешному Властителю. И вот теперь этот Договор выдавливает в тварный мир самого своего Хозяина — владыку Десятой Башни, Башни Сатаны.

Нарождающийся Темный Сераф вновь оглушительно рыкнул и потряс древоподобными ручищами. Над его головой — точнее, над тем местом, где должна была быть голова, — сформировался жгут черного ветра и взвихрился ввысь, образуя расширяющуюся воронку. Достигнув серых предутренних небес, она моментально втянула в себя все облака, тучи, кажется, даже сам воздух, и закружилась гигантским самумом — иссиня-черным снаружи и тяжко-багровым внутри.

Где-то за невидимым горизонтом народился низкий басовитый гул. Потом из-за горных вершин прикатились первые раскаты грома. И вдруг грянуло — многоголосо и яро! Сотни ветвистых ослепительно-серебряных зигзагов одновременно расчертили небосвод от края до края, и свирепый очистительный ливень — настоящий водопад — низвергся на мятежную землю.

А инфернальный смерч поднимался все выше, бил в небесный барабан черным тараном, точно намереваясь взломать скорлупы дольнего мира и вторгнуться в мир горний, бросая вызов самому Триединому.

И Триединый принял вызов: неестественно ранний восход осветил край неба — только не на востоке, а на западе — а затем, из-за горизонта медленно выкатился на стремительно просиявшие небеса лучезарно-радужный кокон. Три равновеликие огнистые сферы, непостижимо заключенные одна в другую — триада в монаде, — излучали свет такой мощи и резкости, что Фобетор, боясь ослепнуть, поспешил зажмуриться. Ему лишь показалось, что он успел разглядеть в них очертания лица — вполне человеческого.

Знамена адских архонтов взметнулись в мстительном предвкушении; все саббатеоново воинство, целиком заполнившее долину Полей, а возможно, и пространство за хребтами гор, теперь четко видимое в плеромном сиянии пузыря Триединого, — разом пришло в движение, изготавливаясь к решающей атаке. Земные недра загудели, почва под ногами ощутимо дрогнула, и эскувит с мандатором в поисках опоры ухватились друг за друга.

— Эх, сейчас начнется! — пообещал Бухие. — Не жилося тихо — накликали лихо…

Послышался стон — это очнулся Икел; он тяжело привстал и огляделся вокруг.

— Что вы натворили! — воскликнул он в ужасе.

— Это вроде как не мы — ответил Фобетор брату.

— Мы не мы — какая разница! — прокричал эскувит. — Драпать надо отсель, покуда нас тут не задавило.

— Да куда драпать, — обреченно пожал плечами мандатор, — похоже, везде то же творится…

Его прервал рокот подземного грома; почва содрогнулась пуще прежнего и пошла волнами, образуя новый ландшафт, а потом вдруг взорвалась фонтанами темного фосфорного огня. Особенно сильный толчок сбил Фобетора с ног, падая, он увлек за собой Монту, и они оба повалились на Икела.

Лежа на бьющейся в конвульсиях земле, не в силах подняться, все трое увидели, как от выпузырившегося в полнеба кокона одна за другой неведомо из чего возникают и опускаются к восставшей земле гигантские ступени, будто отлитые из отверделого солнечного света, — небесное воинство строило знаменитую Лествицу Иакова.

Когда последняя ступень коснулась бурлящей земли, вниз по ней, вращаясь, оставляя за собой длинные шлейфы пламени, запрыгало множество причудливых колес с двойными ободьями, усеянными сапфирами очей — безвеких и зрачкастых.

— Офанимы! — выдохнул Икел. — Офани… — и потрясенно осекся — следом за офанимами, грозной неспешной поступью спускались уже бесчисленные рати ангелов, архангелов, начал, властей, сил, господств, престолов, херувимов и серафимов.

С отчаянным, но отнюдь не обреченным воем армия Саббатеона устремилась к подножию Лествицы. И без того невыносимый, гул тысячекратно усилился — это, подрытые ужасными мизофаэсами — нерассуждающими слугами Темного Серафа, — зашатались и стали рушиться опоясывающие Поля Пару горные гряды; целые пласты почвы и скальных пород отслаивались и съезжали в долину, сметая все на пути сокрушительными селевыми потоками.

К Фобетору с неожиданной ясностью пришло осознание, что битва эта станет поистине последней. Не для Триединого и не для его извечного врага —