Приблизился к шатким клеткам разъяренный Жук, не обращая на деда-сторожа ни малейшего внимания, схватился волосатыми мощными руками за прутья верхнего ряда и дернул на себя, сорвав с места вынужденное жилье всеядных мехоносных тварей, а затем от себя пихнул что есть силы. А силы у него были. Завалилась клетка за нижний ряд, грохнулась металлическим углом о землю и, так как скреплена была скобами со своими решетчатыми сестрами, потащила за собой соседние. Охваченный страстью мести, Станислав Сергеевич помогал усиленно и руками, и ногами. Посыпались клетки, как игрушечные кубики, какие-то из них некрепкими оказались, не способными к таким пируэтам, расхлябанными и хлипкими. И вот уже между металлическими прутьями и угольниками, из которых собственно и сработаны клетки, замелькали блестящие гибкие тельца полезных грызунов, похожих на крыс, и бусинки любопытных глаз.

— Ты что же делаешь, поганец?! — завопил дед, преодолев старческий страх и вспомнив о своем оружии. Он скакнул нелепо в сторону и назад, расставил ноги, будто на медведя-шатуна, вскинул ружье, приставил приклад к плечу, а сухой щечкой трясущейся лег сверху. — Сейчас же прекрати безобразничать! — верещал сторож. — Стрелять буду, точно говорю!

— Не стрелять! — шикнул на него командирским шепотом подошедший Дерябин и для пущей уверенности руку на ствол ружья положил.

— А ты кто такой? — занозисто вскрикнул дед, не остыв еще от собственной храбрости.

— Милиционер я, — уже мирно добавил майор и мелькнул сакраментальной книжицей. — Специально за вашим нарушителем приехал.

— Слава те Господи! — выдохнул сторож, опустил ружье и перевел дух. — А я уж и не знал, что с ним делать. Приехал, ни слова не говоря, ворота вскрыл и давай клетки трясти. А ведь этих зверей, ежели разбегутся, потом ни за что не поймаешь. Кто же платить будет за их шкуры? Я, что ли?

— Он и заплатит, — мрачно сказал. Дерябин и шагнул к бушующему бритоголовому амбалу. — Он богатый.

— Ты ружье-то возьми, — протянул дробовик сторож.

— Не надо. Свидетелем пойдете. Подтвердите, что я в целях самозащиты, так сказать.

Жук обернулся, поднимая над головой приспособленный для погрома дрын. Окровавленные белки его глаз сверкнули в свете тусклых фонарей.

— А… Это ты… — прохрипел он и развернулся к майору всем корпусом. — Приехал позлорадничать.

— Значит, я прав оказался, — удовлетворенно констатировал Дерябин, чуть пригнувшись и приподняв пустые руки. — Съели твоего Джоя номер два, так же как и Джоя номер один. Только теперь вместе с бриллиантом съели. Не жалко пацана своего? Он ведь любил пса, по-моему. А как пес его любил, про то книжки писать можно.

— Минерал, — продолжал хрипеть Жук, не опуская толстый тяжелый дрын. — Минерал это был.

Богатство это было и благополучие. И пацана моего, в том числе. А ты приехал и все испоганил. Второй раз в моей жизни. Язва ты моровая, прыщ на ровном месте, законник сучий. Я тебе сейчас мозги вышибу, мне все равно теперь…

Они сделали шаг навстречу друг другу. Одновременно и хищно. Долго ждал именно такой ситуации майор Дерябин, лелеял самую мысль о подобном подарке судьбы, а дождавшись, не собирался портить предстоящее действо пошлым пистолетом или дробовиком. Не-ет. У него тоже нервы, а не контрабасные струны, и кончики нервных окончаний в пальцах торчат и в костяшках аккуратных, как весь дерябинский облик, кулаков. Поэтому второй его шаг навстречу лысому монолиту был еще более решительным и еще более хищным. Тогда ж как бритоголовая глыба в бешенстве своем вполне уже утопила контроль и всяческую осторожность, совершенно необходимые в столкновении с профессиональным сыщиком. Могучий дрын просвистел над макушкой майора, как раз на том расстоянии, которого советовали придерживаться многоопытные инструкторы рукопашного боя, и нервный, но от этого не менее опасный, кулак пригнувшегося Дерябина устремился к цели без всякого замаха, как огромная гайка на хорошо смазанном шатуне.

Собаки и автомобили. Но не только

Хорошо устроился, стервец. Уютно. Не без вкуса. Правда, вкус тоже какой-то игрушечный. Капитан стоял посреди крохотного холла, огромный и несуразный, остерегаясь двигаться всем телом, крутил башкой, как слон в посудной лавке, осматривая веселенькие обои, сиреневые цветочки на них, аккуратные пуфики и милый угловой диванчик. Хмыкнул, увидев на круглом стеклянном столике яркие журнальные страницы. Там главенствовали большие глаза и длинные ноги. Женские, конечно. Капитан осторожно шагнул к тяжелым бордовым портьерам, боком переступая на носках, проник между двумя водопадами плотной ткани; следующий заслон материи убрал рукой и первым делом увидел экран, а на экране бегущую девочку, летящие ее волосы, хрупкие парящие руки, гибкие, непомерно длинные ноги. И, замерев, не сразу понял, откуда в фигурке такая фантастическая легкость, кажется, она летит, не касаясь бренной земли. А поняв, запыхтел шумно и перевел взгляд на источник луча, высвечивающего экран. У диапроектора, непринужденно покуривая, стоял молодой фотограф. Он, не отрывая прищуренных глаз от летящей девичьей фигурки на экране, спросил тоном, не оставляющим сомнений в чрезвычайной занятости:

— Вы ко мне?

— Точно, — подтвердил капитан. — К тебе. — Избегая смотреть на летящую девочку, Ключевский приблизился к фотографу и метнул в аккуратную стопку слайдов, которые просматривал молодой эстет, веер фотографий с Ольгой, с Егором, с собаками и автомобилями. — А нагая она должна быть всенепременно? — вопросил он, замерев грозной глыбой.

— Конечно, — тотчас уверенно откликнулся молодчик, продолжая любоваться изображением. — Иначе она не полетит. Согласитесь, она ведь не просто бежит, она взлетает!

— Понятно, — проворчал капитан. — А теперь взгляни сюда. Твоя работа?

Фотограф увидел наконец приземлившуюся цепочку фотографий на столе и капитана в форме. Взял одно из звеньев, оценивающе взглянул.

— Мои, — согласился, осторожно выжидая.

— Так я и думал, — удовлетворенно кивнул Ключевский.

— Пригодились?

— Очень. Мне негативы теперь нужны. И все экземпляры, что у тебя остались.

— Снимков больше нет, а негативы сейчас принесу.

Парень выключил диапроектор и аккуратно собрал слайды.

— Оставь, — тяжело выронил капитан. — Включи проектор и оставь слайды.

Руки у фотографа дрогнули.

— Давай, давай. Я жду негативы.

Фотограф задержался у стола.

— Может, не стоит вам смотреть слайды? — терял он на глазах художническую небрежную самоуверенность.

— Почему? — искренне удивился капитан.

— Ну, здесь нет ничего особенного. Чистое искусство, — заторопился парень, сминая сигарету в пепельнице. — А люди вашей профессии с большим предубеждением относятся к чистому искусству. Видимо, специфика вашей работы… налагает определенные…

Капитан молчал. И смотрел прямо в глаза несколько растерявшемуся художнику. Взгляд его исподлобья ощутимо набирал свинцовый вес. Художник смолк на полуфразе.

— Нормально мы относимся к искусству, — прогудел капитан. — Особенно к чистому. Не заставляй меня ждать. — И отвернулся к диапроектору.

Изображения на экране меняли друг друга через равные промежутки времени,