Разыскивая негативы, Красин аж кряхтел от досады. «Как же он так? Не приобщил фотографии».

* * *

— Встать! Суд идет! — объявил секретарь.

Судьи прошли за свой длинный, массивный стол. Сели.

Над головой председательствующего всем хорошо виден резной герб республики.

Сел за свой столик адвокат. Что-то вспомнил, почеркал карандашиком на полях исписанной бумаги, откинулся, вытянув руки вперед.

Уселся подсудимый. Прошло более суток, а у него все тот же независимый вид. Сел, огляделся с подчеркнутой уверенностью в своей правоте.

Прокурор, кажется, собрался тоже сесть, но как только судья объявил заседание продолженным, выпрямился во весь рост, будто спружинил, и заявил:

— Прошу суд осмотреть и приобщить к делу в качестве вещественных доказательств... — И, выйдя из-за своего столика, положил перед судьями пакет, а рядом поставил два блестящих черных цилиндрика. Закончил ходатайство словами: — Фотографии места происшествия и пленку-негатив, с которой они напечатаны. Она сохранилась.

Судьи разобрали снимки. А прокурор пояснил:

— Как вы видите, на них запечатлена и та самая злополучная дверь.

Все в зале волной подались вперед, некоторые с мест привстали. Один Бондарь назад отпрянул.

Судья, разложив веером фотографии перед заседателями и адвокатами, попросил и подсудимого подойти на них взглянуть.

Бондарь взял со стола снимок, словно взялся за раскаленную железку.

— Ваша дверь? — спросил прокурор.

— Моя... — хрипло, без прежнего металлического оттенка в голосе ответил подсудимый.

— Где же на ней разрубы?

— ...

— Вы видите разрубы? — повторил вопрос прокурора судья.

— Нет...

— Когда же они успели появиться? — не отступал прокурор.

— ...

Молчание — не лучший ответ. Но судья не торопил. Не неволил. Он посмотрел поверх Бондаря в зал и спросил, здесь ли понятые. Они находились среди опрошенных свидетелей.

— Прошу и вас подойти, — пригласил судья понятых и протянул им фотографии.

На снимках было изображено то, что они сами на осмотре видели: дверь без единой зарубки, чистая. Один из понятых даже попал в поле зрения объектива и очень хорошо получился — хоть дари на память.

— Помню. Не было зарубов, — ответил понятой. Лицо у него стало пунцовым от стыда.

— Что верно, то верно: чистая была дверь, — сказал другой.

Судья погасил вспышку смеха в зале, укоризненно постучав карандашом, и спросил:

— Точно, хорошо помните?

И опять почти в слово, хотя и поврозь:

— Хорошо... Родные Бондаря упросили: скажите на суде, что ничего, мол, не помните.

Снова зашумели люди. Но уже без смеха. Грозно.

И Бондарю было не до смеха. Ему стало страшно. Путались мысли, глаза бегали. В самый раз ускользнуть, скрыться. Да народ стеной. И такой грозный, что невольно подумалось: «Где у них милиционеры-то?»

Судья успокоил публику. В наступившей тишине негромко, но твердо задал вопрос. Самый первый, на который Бондарь не дал правдивого ответа.

— Признаюсь... — выдавил Бондарь, — не было у него топора...

Он стоял, крепко вцепившись побелевшими пальцами в барьер, огораживающий скамью подсудимых, а ему казалось, что он оседает, ноги не держат. Глянул вперед, а судей не увидел, плыли они куда-то. Говорил, а что — не слышал.

А ведь погубил человека из-за трех метров огородной земли. Вышел спор у них. По мнению Бондаря, эти три метра незаконно отнял у него сосед. У соседа было обратное мнение.

Сосед на клочке этом баньку построил. Банька топилась, раскалялась, сосед парился. Говорят, и Бондаря приглашал попариться. От чистого сердца, говорят, звал. Да и скучно одному. Один пар поддает, другой веничком машет.

Но Бондарь предпочитал обливаться холодным потом. От зависти. Злобой парился, кулаком махал. И растравлял злобу. До того злополучного дня, когда сосед столь неосмотрительно пошутил: «Неужто те три метра тебе покоя не дают?» Вот тогда, раздумывая недолго, и опустил Бондарь лом на его голову.

Все это ему на суде пришлось выложить. Самому. К концу речи стал он уже упирать на чистосердечие. Мол, покаялся от чистого сердца.

Но сильно припозднился Бондарь с «чистосердечием». Подвела его надежда на утрату фотографий. Воспользовавшись тем, что до суда на свободе находился, под стражу не взяли, решил не терять времени даром. Дверь рубил — сколачивал версию свою. Да лопнула она.

...Уводили его милиционеры, раздвигая толпу. Уводили надолго.

Камни королевской балерины

В большой светлой комнате разместилось несколько мужчин. Один сидел за столом и быстро писал. Это был следователь. Двое устроились спиной к окну. Их лица проглядывались слабо. Впрочем, это и необязательно, главное, чтобы не их разглядывали, а они все видели, слышали и удостоверяли. Этих людей пригласили понятыми.

Напротив следователя вдоль стены устроились рядком еще трое. Они были приведены конвоиром и на первый взгляд могли показаться на одно лицо. В темно-серых куртках и брюках, разбитых ботинках без шнурков (один из понятых, щеголеватый молодой человек, разминавший новенькие полусапожки, сумел даже позавидовать: «Небось не жмут») и рубашках, когда-то разной расцветки, но от неумелой стирки ставших сизо-пепельными; и кожа на лицах одного желтоватого оттенка. Казались и роста и возраста одного. Но опять на первый взгляд. Рядком сидели не братья-близнецы, и те, кто видел их раньше, вполне могли различить. И опознать.

Нет смысла более подробно описывать сейчас всех троих. Двое как были, так и останутся вне события. Тот же, ради кого собрали столько народу, еще получит полное описание.

Следователь оторвался от протокола, куда вносил данные о всех пятерых, и попросил одного из понятых сходить еще за одним мужчиной, который томился пока в комнате для свидетелей.

— Прошу вас, — сказал следователь, — позовите потерпевшего. Он в комнате направо, в третьей от выхода.

Потерпевший вошел.

Следователь следил за ним неотрывно и заметил, как глаза вошедшего сцепились с глазами мужчины, что сидел слева, ближе к окну. И словно искра пролетела, зажгла их глаза. «Узнал», — понял следователь.

Но потерпевший сразу разомкнул эту невидимую цепь, будто ток выключил, и на его круглом лице, словно у ночника-совы, погасли глаза.

Следователь, уверенный в положительном ответе потерпевшего, спокойно задал свой первый, обязательный при этом процессуальном действии вопрос, чисто формальный, когда люди хорошо знают друг друга:

— Узнаете