– Здравствуйте, госпожа Итикава. Мое имя Накадзима Кадзуро, а это моя подруга Арисима Эмилия. Мы из Киото. Комнаты мы возьмем… может быть, вечером, – сказал Кадзуро. Наверное, хотел, чтобы хозяйка не потеряла к нам интерес и продолжала считать гостями. Я вспомнила, как сама без конца хвалила еду в разговорах с госпожой Акаги, и сдержала улыбку. – Мы приехали сюда, чтобы найти одну нашу знакомую. Скажите, не останавливалась ли у вас девушка по имени Танака Яэ?

Хозяйка заколебалась.

– Знаете, я не привыкла нарушать покой моих гостей…

– Так она здесь? – обрадовалась я.

– В некотором роде да…

– Что это значит? – спросил Кадзуро.

– Ох, ладно. Если бы это был обычный гость, я бы, конечно, ничего вам не сказала… Госпожа Танака приехала в пятницу вечером. Взяла самую дорогую комнату, расположилась там, отдохнула, поела, а потом спустилась сюда и стала спрашивать, не знаю ли, живет ли в Мукомати некая госпожа Одзава.

– И что вы ответили?

– Я держу этот рекан уже тридцать лет, и почти всю жизнь прожила здесь, но потом переехала в Симамото. Дочка вышла туда замуж – вот и я перебралась поближе к ней, чтобы помогать с внуками. Поэтому почти всех жителей я знаю, но не тех, кто сюда переехал в последние два-три года. Я повспоминала, повспоминала, да и вспомнила, что вроде как если проехать на запад через реку, примерно в пятнадцати те[47] отсюда есть несколько домов на отшибе, и там, кажется, женщина с такой фамилией купила дом – в прошлом или позапрошлом году.

Я старалась сдерживать радость: мы почти нашли Наоко!

Кто знает, может быть, уже сегодня все выяснится: не находится ли она в каком-то сговоре с Мурао, который просвечивал все более явно, не она ли убила служанку в его доме и не собирается ли она сделать то же и с ним самим? А главное, жива ли ее дочь и участвует ли она во всей этой истории?

Глава седьмая

Госпожа Итикава тем временем продолжала:

– Я все это рассказала госпоже, она подумала немного и отправилась на прогулку, как она сказала. Часа через два она пришла, и в очень хорошем настроении, но страшно уставшая. Спросила меня, нет ли у меня какой простой обуви по ее размеру, а то она в туфельках, а еще – есть ли тут почта и не собираюсь ли я туда пойти. А почта у нас на станции, и я действительно туда собиралась вечером, потому что ночую-то я дома, в Симамото. Тогда она попросила отправить в Киото телеграмму от ее имени и написала на бумажке то, что хотела передать. Я положила листок в карман своего дорожного кимоно, но…

Хозяйка замялась, и я сразу вспомнила, что Яэ уехала в пятницу, а телеграмма о том, что она задержится, пришла в субботу.

– Вы забыли там записку, госпожа Итикава? – спросила я.

– Да, – ответила она, опустив взгляд. – Через час после этого мне позвонила дочь и попросила приехать пораньше: внук заболел, и она не знала, что делать. Я, конечно, разволновалась и ушла с работы раньше, даже не переодеваясь. Записка осталась в кармане другого кимоно – того, в котором я должна была уехать. Уже на станции я вспомнила, что обещала девушке отправить телеграмму, но подходил поезд, и я уехала. Содержания записки я не знала, поэтому не могла отправить телеграмму по памяти из дома. Потом я позвонила сюда и попросила горничную взять у меня из кармана ту записку и сходить на станцию, чтобы отправить телеграмму. Но, пока я занималась малышом, наступил вечер, и почта закрылась. Вот и получилось, что отправила я телеграмму только утром: приехала, сразу взяла записку, сходила на станцию и отправила. Только когда я вернулась, поняла, что госпожа Танака не ночевала у себя в комнате.

– Это точно? – спросил Кадзуро, немного нахмурившись.

– Когда она вернулась из деревни и решила остаться на ночь, то заплатила сразу за ночь с пятницы на субботу, – продолжала госпожа Итикава. – Я сказала, что выехать нужно будет до десяти утра. Тогда она подумала, сказала, что любит поспать подольше, и оплатила еще и следующие сутки. Так вот, когда в субботу я вернулась сюда с почты, горничная сообщила мне, что госпожа Танака не отвечает на стук в дверь. Я велела не беспокоить ее, раз уж она предупредила, что поздно встает.

Но когда в обед она так и не спустилась поесть, я начала волноваться. Сходила сама к двери ее комнаты, постучала, потом набралась смелости и зашла. Вещи ее были на месте, но футон как будто никто не трогал. Можно было бы подумать, что госпожа ушла на прогулку, не завтракая и не попавшись никому из нас на глаза, ведь и такое бывает. Знаете, не хочется гостей беспокоить без повода… Тогда я позвонила Сэцуко, горничной, что работала в пятницу, и спросила, не говорила ли госпожа Танака, что собирается снова пойти в деревню.

– Так вы не видели, что было в записке? – вдруг спросил Кадзуро.

– Нет, я же говорила, что содержания ее я не знала. Впрочем, и утром я в нее тоже не посмотрела. На почте я сразу передала ее сотруднику, сказала, что там написано и само содержание телеграммы, и адрес, и попросила после отправки выкинуть ту бумажку.

– Очень жаль. В той телеграмме госпожа Яэ писала о том, что кто-то должен показать ей дом Одзавы, поэтому она задержится в Мукомати. Может быть, вас бы это насторожило, читай вы чужие письма.

– Но я их не читаю, – с достоинством сказала женщина.

– Извините нас, мы просто переживаем за знакомую. Продолжайте, пожалуйста, – попросила я.

– Сэцуко сказала, что сама госпожа Танака ни о чем таком ее не предупреждала, но сразу после моего отъезда в рекан пришел молодой мужчина, который попросил позвать эту девушку. Она поднялась, спросила, не против ли та видеть этого человека, и девушка обрадованно пошла за Сэцуко. Теперь-то, когда вы мне сказали, что было в записке, я думаю, что это он и был – тот, кто обещал ей показать дом Одзавы.

Мужчина, значит. Если бы я сказала, что в этом деле все время чувствовалась мужская рука, это было бы нечестно: я ни о чем таком буквально не думала. Но я поняла, что это знание сильно приближает нас к развязке – наверняка этот человек, кем бы он ни был, уже где-то встречался нам по ходу расследования. Может, он убил служанку