Вариантов, где будут жить молодые после свадьбы, имелось немного. Вернее, всего два. Креп, разведясь со своей первой женой, оставил ей и детям квартиру, а сам перебрался на родительскую дачу в пятидесяти километрах от города. Жилье со всеми неудобствами, как он его называл, – туалет во дворе, печное отопление и два часа на электричке до работы. Новая супруга посчитала глупостью переезжать в сельскую глушь, когда есть городская квартира, тем более трехкомнатная. Правда, малогабаритная, если не сказать, крошечная. Да и жила Тата в ней с мамой, не самым приятным в быту человеком. Но для троих три комнаты вполне достаточны, чтобы друг другу не мешать. Так она наивно полагала, несмотря на вполне зрелый возраст.

Будущая теща, Клавдия Михайловна, вела себя вполне адекватно и даже, можно сказать, любезно, пока Роман изредка заглядывал в гости с тортом и цветами. Но тут же превратилась в ведьму, как только Креп переступил порог ее дома на правах зятя. В ее представлении этот человек женился на ее дочери исключительно с целью завладения квартирой, и она стала защищать свое имущество всеми доступными, по ее мнению, способами. Травила она его изощренно и со вкусом. И сразу стало очевидно, что это ей доставляло сказочное удовольствие. Оставалось только удивляться неистощимой фантазии. Подслушать разговор по телефону, а потом извратить слова и пересказать его дочери, намекая на супружескую неверность избранника, было просто невинной шалостью по сравнению со всем остальным. Называя его альфонсом и захребетником, она сладко улыбалась и прожигала ненавидящим взглядом в теле Романа брешь.

Для Татьяны такое поведение родительницы явилось полной неожиданностью. Та и раньше не была нежным ангелом с переливчатым нимбом, но чтобы вот так! Удивительно неприятные метаморфозы. Поначалу она даже подумала, что Роман не такой уж хороший человек, как ей показалось вначале, и чем-то успел сильно обидеть ее маму. Даже пробовала с ним поговорить, выяснить причину такой лютой ненависти. Супруг все отрицал и только пожимал плечами. Для него подобная реакция на факт его существования тоже явились откровенным сюрпризом. Убедиться в невиновности Крепа довелось довольно скоро. Однажды с работы первой вернулась Тата. Пока она в ванной мыла руки, хлопнула входная дверь. И тут послышался голос Клавдии Михайловны:

– Вот урод! Только я полы вымыла, он тут же натоптал.

– Да, я знаю. Простите, – примирительно начал зять. – Я сейчас переобуюсь и тут же все вытру.

– Привык в хлеву жить. Думает, что здесь тоже так можно! – теща пропустила замечание зятя мимо ушей и добавила децибел.

– Я же сказал…

– Он еще и говорит. Да кто ты такой?! Тебя из жалости пустили, а ты ведешь себя как скотина, – на губах запузырилась пена.

Тата выскочила из ванной в панике. В ее воображении рисовалась заляпанная комьями грязи и залитая лужами навозной жижи прихожая. Но пол был практически чист. Лишь едва заметный отпечаток ботинка рядом с ковриком. Естественной реакцией было встать на защиту мужа. Она наивно полагала, что достаточно просто поговорить, успокоить, что никто не собирается нарушать заведенный порядок и посягать на вековые устои. И конфликт утрясется сам собой. Но вышло только хуже. Мама после этого стала измываться и над ней, мстя за своеволие и непокорность. Теперь родная дочь для нее стала таким же врагом. А врагов следует выживать из дома.

Переступить через себя и признать новую реальность, в которой матери отводилась роль тирана, Тате было сложнее, чем Роману. Ее мама всегда обладала вздорным характером, но найти с ней общий язык все же было можно. Сейчас же она превратилась в злобную мегеру. Зять воспринимался как захватчик недвижимости. И неважно, что о прописке никто не намекал. И уж тем более о доле в собственности. Квартира – не жизнь, считала мама, с ней нельзя расставаться легко.

На принятие новой парадигмы Татьяне потребовалось несколько месяцев. За это же время выработалась и тактика поведения – постоянная осторожность и глухая оборона. Придерживаться ее помогали антидепрессанты и противотревожные препараты.

Обычно супруги все время проводили в своей комнате, чтобы лишний раз не встречаться с Клавдией Михайловной в местах общего пользования. Аккуратно выползали на кухню только когда слышали, что грохот кастрюль на плите стих. А стихал он только поздним вечером. Оставалось совершенно непонятно, что эта женщина постоянно готовит? Если же голод давал о себе знать слишком сильно, они набирались окаянства просочиться к холодильнику в период короткого затишья перед очередным этапом готовки, когда дверь в комнату мамы ненадолго закрывалась. При этом очень сильно рисковали, потому что слух у ведьмы был отличный. Обычно, поймав их за подобной вылазкой, она появлялась на пороге кухни с нездоровым блеском в глазах и заявляла что-то наподобие: «Я продам свою долю в квартире, а к вам сюда подселю двадцать восемь гастарбайтеров». После этого она делала паузу, чтобы насладиться эффектом. Крыть квартирантам, как она их называла, было нечем. В принципе, дочь с зятем могли ответить тем же, но им почему-то это даже в голову не приходило. Чтобы не впитывать очередную порцию гадостей, они предпочитали молча ретироваться. Если желаемой реакции по какой-то причине не следовало, Клавдия Михайловна переходила на личности. «Исчадье ада!» – реплика предназначалась зятю, «Он будет бить тебе морду!» – а эта уже дочери. Защищаться было бессмысленно и опасно, в голову мог полететь какой-нибудь увесистый предмет.

В тот день все было по обычному сценарию.

– Мразь! – услышал истошный вопль тещи Креп, закрывая дверь в комнату.

– Тата, так жить просто невозможно! Ты прости меня, конечно, но твоя мать – ведьма.

– Знаю, – со вздохом согласилась жена. – Можешь не извиняться. И чего она завелась на этот раз?

– Просто попросил не выливать прокисший суп в раковину. Она, естественно, засорилась. Пришлось разбирать трубу и вычищать все руками.

– Ты бессмертный?! – в глазах жены засветилась гордость за мужа.

– Гаденыш! – надрывалась в коридоре ее мама.

– Весь ужас в том, что надо валить из этого дома, а валить некуда. Дача – не