Молодой человек в темно-сером костюме открыл дверь, отошел в сторону и провозгласил:

— Прибыл мистер Лукас, госпожа Эймс!

Я вошел в большую прямоугольную комнату. Одна из стен у нее практически отсутствовала. Ее заменяло огромное, от пола до потолка термостекло. Через него открывался прямо-таки сногсшибательный вид на залив, где посреди майской синевы под порывами ветра вспыхивали редкие белые барашки волн. В такой комнате неизбежны трудности с обстановкой — ибо что, казалось бы, выдержит конкуренцию с таким роскошным видом моря и ветра? Однако огромный камин, доминирующий у другой стены, делал это с легкостью. Приподнятый сантиметров на 30 над уровнем пола, он был достаточно высок для того, чтобы человек баскетбольного роста мог не сутулясь войти в него, а его глубины и ширины вполне хватило бы на устройство в нем стойла для небольшого пони.

А еще он выглядел древним, очень древним. Оставалось предположить, что хозяйка выломала его из стены в том самом рыцарском замке, откуда она сняла свою входную дверь.

И ведь в нем горел огонь! Три полена под два с половиной метра длиной, толщиной почти что с телефонный справочник, мирно, этак по-рождественски потрескивали на каминной подставке из потемневшей бронзы, отгоняя прочь холодный воздух, которым даже в этот майский день ощутимо веяло с голубой глади залива.

Обстановку самой комнаты составляли низкие кресла и кушетки, обитые тканью в теплых осенних тонах. Расположены они были с таким расчетом, чтобы хозяева в зависимости от настроения могли или охватывать взором безбрежную даль залива, или мечтательно дремать, поглядывая на мерцающее пламя в камине. Фортепиано «Кнабе» в углу стояло как раз так, чтобы можно было собираться вокруг него пронизывающими зимними ночами — с бокалами в одной руке, с песней у кого-то на устах, отгородясь от целого мира, оставленного далеко-далеко за плотно закрытыми дверями…

Она стояла напротив камина и смотрела на меня через комнату. Когда я был уже полпути по направлению к ней, она сказала:

— Здравствуйте, мистер Лукас. Я — Луиза Эймс.

По виду ей едва ли можно было дать сорок пять лет — разве только зная, о том, что у нее была дочь 22 лет от роду. Выглядела она моложе: достаточно молодо и элегантно, чтобы носить обтягивающие желтовато-коричневые слаксы, подчеркивающие плотные, с приятными округлостями ягодицы, а также плоский живот — незаметно, чтобы она его специально втягивала. Еще на ней был желтый свитер, по-видимому, кашемировый, и в нужных местах он тоже очень даже соблазнительно натягивался.

В общем, передо мной была статная женщина, можно даже сказать хорошенькая. Волосы короткие, вьющиеся, золотисто-рыжие, седеющие на кончиках. Лицо в форме сердечка, с нежным подбородком; темные карие глаза, обрамленные тенями или печалью; кожа с прекрасным загаром, и совсем не огрубевшая; хороший прямой нос — и губы, по-видимому, забывшие, как делается улыбка.

— Благодарю вас за разрешение прийти при таком коротком предуведомлении, — сказал я.

Она слегка склонила голову на бок и некоторое время смотрела на меня изучающе — подольше, чем она разглядывала бы неуклюжую мазню своего хорошего друга.

— Ну хорошо, вы, по крайней мере, не кажетесь совсем уж отъявленным лгуном, — сказала она после долгой паузы.

— Это именно то, что вы предполагали увидеть?

— Ну, вы же работаете на Френка Сайза.

— Совершенно верно.

— Я как-то всегда думала, что для работы ему нужны именно лгуны — первостатейные, разумеется. Но вы почему-то не производите впечатления человека такого сорта.

— Я пока еще только учусь, — ответил я.

Она почти улыбнулась, но, очевидно, передумала.

— Садитесь, мистер Лукас. По-моему, вот в этом кресле вам будет вполне комфортно.

Я послушно сел туда, куда она указала. Сама она осталась стоять напротив камина.

— Не хотите ли немного выпить? Я как раз собиралась освежить горло.

— Выпивка — это было бы замечательно, — сказал я.

— Скотч?

— И скотч — очень даже неплохо.

Она сдвинулась на шаг-другой влево. Я было подумал, что она идет к кнопке или звонку, но буквально секундой спустя юноша с оливковым лицом вошел в комнату, держа в руках серебряный поднос, на котором стояли: графин, сифон с содовой, серебряный же кувшин с водой, серебряное ведерко со льдом и два стакана. Должно быть, это у них было отрепетировано.

Меня обслужили первым. Я смешал свою выпивку, Эймс смешала свою, и юноша испарился — обратно на свой пост в буфетной, надо полагать. Жена сенатора Эймса слегка приподняла свой стакан и сказала:

— За счастливые браки, мистер Лукас. Вы женаты?

— Уже нет.

— Много ссорились?

— Да нет в общем-то.

Она кивнула.

— Знаете, по-моему, есть верный признак, когда брак летит к чертям. Это когда понимаешь, что уже нет смысла собачиться ни по какому поводу.

— Да, — согласился я, подумав о Саре. У нас был не вполне брак, но собачиться мы пока продолжали с большим энтузиазмом.

— Вы ведь пришли поговорить со мной о моем муже, не так ли?

— О нем и о других вещах… и людях.

— О ком, например?

— Об Артуре Дейне, — сказал я. — Зачем вы его наняли?

Она сделала глоток из своего стакана.

— Чтобы присматривать за моими капиталовложениями.

— Какими капиталовложениями?

— Вы знаете, чем занимался мой муж до того, как я за него вышла?

— Он преподавал.

— Он был инструктором в ректорате Университета Индианы, и с его манерами и везением он бы, пожалуй, добрался до места ассоциированного профессора годам к пятидесяти. Вместо этого, он стал к сорока шести годам сенатором Соединенных Штатов. Я покупала ему все это шаг за шагом, от госпредставителя до сенатора штата, оттуда до заместителя губернатора — потому что он говорил, что он этого хочет! Это стоило мне более двух миллионов долларов, считая и то, что я потратила на оплату его пути в Сенат. Значительные вложения, мистер Лукас, и что вышло? Какая-то тухлятина. Вот поэтому я наняла Артура Дейна. Хочу выяснить, почему?

— И это все?

— «И это все» что?

— И это все, ради чего вы его наняли?

— А вы с ней уже поговорили, как я понимаю.

— С кем?

— С этой чертовой Мизелль.

Я кивнул.

— Да, я с ней говорил.

— Это все из-за нее! Если б не она, мой муж и сейчас был бы сенатором Соединенных Штатов, а моя дочь была бы жива! Она наложила на него свое заклятье.

Она посмотрела мне в лицо.

— Именно, мистер Лукас, я сказала «заклятье». Тут никакое другое слово