Ежедневная жизнеспособность лагеря требовала огромных сил и затрат.

Но не это оставалось главным направлением. Основной задачей с первых дней лагеря было оборудование аэродрома. Через несколько дней после крушения Кренкель принял сообщение по радио: «Нарты с собаками попали в плохую погоду, долго блуждали в бурях, потеряли много сил и времени. Были вынуждены повернуть к мысу обратно». Покинуть «льдину Шмидта» можно было только по воздуху. Для этого необходим был аэродром.

Подходящее место для него отыскали в нескольких километрах от лагеря. Каждый день туда приходили бригады разгребать лед. Рядом поставили палатку, в ней на постоянном дежурстве жили три человека, там же хранились инструменты и салазки для вывоза льда, топливо. Глядя по погодным условиям, работы днем велись в три-четыре смены. Когда пурга и ветер были невыносимы – время смен сокращалось, люди укрывались в дежурной палатке, грели руки над жаровнями с тлеющим каменным углем, перекусывали сухим пайком, глотали кипяток. Снова выходили на сорокаградусный мороз, кололи лед, складывали в корыта на полозьях, везли в сторону, превращая пространство с ледяными надолбами в гладкую площадку. Разгребали наметенные сугробы, трамбовали снег толкачами – широкой доской на двух ручках. Площадка росла в оба конца, образуя линию с ровными краями.

Судовой врач Никитин дежурил здесь же, при трудившихся сменах, следил за правильным утеплением конечностей, за первыми признаками обморожения. Всякий раз разводил руки в стороны:

– Удивительно, ни одного простудного заболевания.

Полагалась километровая длина посадочной полосы, шириной в сорок метров. Первую почти закончили в недельный срок. Полоса была практически готова… Подул шквалистый ветер, и ее замело – вновь работы на несколько дней. Когда и во второй раз полоса была готова к сдаче, льдина, на которой оборудовали аэродром, лопнула и разошлась в стороны. Полторы недели адских, изматывающих работ ушли в никуда.

Отыскали новую подходящую льдину. Знали, что и она может треснуть в любой момент, прийти в негодность, но темпа работ не снижали, выкладывались на совесть.

Шмидт вечерами оставался один на один с Ворониным, делился своими размышлениями:

– То, что люди не теряют надежды, упорства в труде, твердо идут к цели без всяких намеков на отчаяние, – это великое дело, хотя бы в эту сторону я не должен отвлекаться и смотреть с тревогой. И даже то, что вторая аэродромная льдина, полностью расчищенная и подготовленная, лопнула и вышла из строя, – тоже полбеды.

– Боишься, как бы не случилось такое с нашей лагерной льдиной? – догадался Воронин.

– Именно этого и боюсь… Трещина есть, и она растет. Куда нам потом деваться?

– На дно, вслед за «Челюскиным».

Шмидт глянул на товарища по-новому. В голосе Воронина не было фатализма, вместо него там сквозили искры самоиронии: «А ну-ка, возьми нас, льдина! Испытаем, кто из нас крепче».

– Я тоже надеюсь на хороший исход, Владимир Иванович, – похвалил начальник экспедиции Воронина.

* * *

Промов вышел из палатки, поглядел в сторону аэродрома. Там, над взлетной полосой, по небу стелились долгие черные шлейфы – пускала их дежурная коптилка. В ней горел разлитый мазут и кусок резины. На белом ледяном фоне шлейфы были хорошо видны, и самолет, рыскавший среди бесконечных льдов в поисках крошечного лагеря челюскинцев, смог бы отыскать их по этим посланиям с земли.

Борис остановился перед сколоченным из досок стендом, стал откреплять прибитый канцелярскими кнопками ватман. Свернул в трубу, сунул себе под мышку, на стенд прикрепил свеженький номер. Вновь остановился на самом зрелищном – карикатурах. Шемятников не пожалел красок: по улицам уездного городишки шагала яркая толпа, дружеские, необидные шаржи: Шапиро, Звездин, Новик, Троянский, Промов, супруги Рыцк, сам Шемятников (художник не стал выбиваться из толпы и наворотил себе в обличье длинный нос и приплюснутый подбородок), и еще многие обитатели затонувшего «Челюскина» угадывались в этой толпе. Даже капитанская фуражка Воронина выглядывала из задних рядов. Их встречала знаменитая четверка – экипаж «Антилопы-Гну»: командор в клетчатом пиджаке, Шура Балаганов в брюках клеш и кепке, из-под которой торчала непокорная рыжая грива, Паниковский в канотье и с тросточкой, Козлевич в кожаной тужурке, крагах и автомобильных очках поверх гладкого, как яйцо, шлема с наушниками. Обломки потерпевшего крушение автомобиля дымились здесь же. Над ними был растянут транспарант, белые буква на кумачовом фоне гласили: «Добро пожаловать в семью лейтенанта Шмидта!».

На второй картинке лагерь челюскинцев, расписанный со всеми похожестями и подробностями, напоминал деревню на спине огромного кита, точь-в-точь как в сказке Пушкина. Под рисунком стояла приписка: «Это о нас писал Александр Сергеевич. Гении видят сквозь время».

Рабочая команда собиралась около стенда. Стекались люди из палаток, бараков, иглу и прочих концов лагеря, толпились у свежего номера газеты, смеялись, обсуждали, тыкали пальцами в разрисованный красками ватман.

Появился секретарь Семин, назначенный сегодня старшим команды, бегло посмотрел стенгазету, пару раз ухмыльнулся, отыскав себя среди детей лейтенанта Шмидта, потом обернулся, стал покрикивать, формируя из толпы колонну на выход.

Очередной аэродром был практически закончен, его оставалось поддерживать в рабочем состоянии, чистить снег, откалывать образовавшийся за ночь лед и вывозить его в сторону. Остальные люди отдыхали, набираясь сил перед новым авралом, который мог грянуть в любую минуту.

Промова поглотила колонна, пошла вперед, и он с ней, не успев даже занести старый номер газеты в палатку. Сегодня была не его смена, однако он быстро решил, что и в лагере ему делать нечего – очередной газетный выпуск надо готовить только через несколько дней, а потому решил прогуляться до аэродрома, размяться там в несложной теперь уже работе. Сунув ватман за пазуху, Промов бодро зашагал вместе со всеми.

На взлетной полосе он встретил Яшку и Шапиро, дежурно спросил: «Как дела?», стал ковырять ломом ледовый нарост.

– Скоро голодать начнем, – ответил Яшка.

У него сегодня явно не было настроения – очередной скачок недовольства, замешанного на меланхолии, к которым Промов уже привык и не удивлялся.

Борис молчал, ожидая, что еще выдаст его приятель. Вместо него возмутился Шапиро:

– Если верить газете – продуктов еще на два с половиной месяца.

Яшка внезапно встал на его сторону, принялся противоречить самому себе:

– Голода не будет, нерпу бить будем.

– А ты навык имеешь? – спросил Промов.

– Стрелял на полигоне. Когда в Посаде на завод устроился – из нас тоже ворошиловских стрелков готовили, секция при цеху была.

– Неплохо бы повторить,