Он лёг в постель, но заснуть не мог. Его тело дрожало от перевозбуждения. Перед глазами стояли вспышки факелов, мелькали искажённые болью лица, и он сжимал кулаки, чувствуя, как по жилам разливается адреналин. Он жаждал одного — чтобы этот день повторялся снова и снова. Первые лучи утреннего солнца еще только начинали золотить край подоконника на кухне, как дом огласил не привычный запах свежесваренного кофе, а резкий, хриплый окрик из спальни, прозвучавший сквозь сонную тишину.

— Оксана! Гречки с салом приготовь, слышишь? Чтобы густая была! — Голос Миколы был низким, прокуренным и чужим, с явной металлической ноткой усталости и раздражения.

Оксана, не сомкнувшая глаз почти всю ночь, вздрогнула, услышав его, и послушно, словно автомат, засуетилась у плиты. Её пальцы дрожали, когда она насыпала в кастрюлю гречневую крупу. Пока каша закипала, она украдкой, с затаенным страхом наблюдала за мужем. Он сидел за кухонным столом, его мощное тело было напряжено, как пружина, а пальцы нервно и безостановочно барабанили по деревянной столешнице.

Его взгляд, устремленный в пустоту, был остекленевшим и одновременно пристальным, будто он видел не стену с семейными фотографиями, а отголоски вчерашнего кошмара — задымленные улицы, отсветы факелов, чужие лица, искаженные болью и страхом.

— Коля… — начала она, и её голос, тихий и надтреснутый, едва нарушил гнетущее молчание. Она боялась говорить, но молчать было уже невыносимо. — По телевизору вчера… в вечерних новостях… Там показывали… в центре… Такое творилось… Людей… обычных людей… избивали… Дубинками, чем-то железным… Тела на асфальте и море крови… Это же просто ужас, кошмар какой-то…

Он медленно, будто с огромным усилием, перевел на неё взгляд. Его глаза, обычно ясные и спокойные, сейчас были похожи на узкие щели, из которых смотрел на нее незнакомый, холодный человек. — Я там был, — отрезал он коротко, и его слова повисли в воздухе тяжелым, отравленным облаком.

— Как ты мог?! — вырвалось у Оксаны. Из её ослабевших пальцев выскользнула ложка и с оглушительным лязгом упала в металлическую раковину. Она отшатнулась от плиты, её лицо вытянулось от ужаса. — Ты… ты участвовал в этом… в этом… кровавом кошмаре? Ты это делал?

— Кошмар? — он резко вскочил на ноги, и его стул с громким, пронзительным скрежетом отъехал назад, ударившись о шкаф. — Это не кошмар, жена! Это очищение! Это правда жизни! Пока мы тут будем в своем уютном гнездышке кашу хлебать и о погоде говорить, они, эти продажные уроды в правительстве, распродадут нашу землю по кускам, как последнюю шлюху! Все наши недра, все богатства, всё, что есть у страны — москалям! А такие, как я, — мы единственные, кто готов защитить страну! По-настоящему! Железом и кровью!

Он кричал, сжимая кулаки так, что его костяшки побелели. Его лицо исказила гримаса ярости, на шее надулись толстые, напряженные вены. Оксана отпрянула к плите, инстинктивно прижав ладонь к губам, чтобы заглушить рвущийся наружу крик. Таким — звериным, неумолимым, одержимым — она его никогда не видела. В маленькой кухне воцарилась тягостная, давящая пауза, нарушаемая лишь глухим шипением и бульканьем каши на плите и ее собственным прерывистым дыханием.

— А.… а сервис? — Прошептала она наконец, пытаясь вернуть его к реальности, к той почтенной, понятной жизни, что они вели всего сутки назад. — Коля, а кто будет работать? Как же твои клиенты и заказы? Ты же всё вложил в это дело…

Микола фыркнул, с силой швырнув себя обратно на стул. Он набросился на только что положенную ему тарелку с дымящейся гречневой кашей и крупными кусками свиного сала. Он ел с неистовой, волчьей жадностью, почти не пережевывая, словно пытался заесть ту черноту, что клокотала у него внутри.

— Найду кого-нибудь, — Отмахнулся он, прожевывая огромный ломоть. — Бездельников везде полно. У меня на примере есть несколько хлопцев.

— Но как мы будем жить? — Голос Оксаны снова начал срываться, в нем зазвенели слезы. — Откуда деньги, Коля? На что Юльке учиться? На что нам, в конце концов, жить? Ипотеку платить, за свет, за газ? На одну идею сыт не будешь!

Микола с силой отодвинул пустую, вылизанную до блеска тарелку. Его лицо было мрачным. Он полез в карман своих заношенных, испачканных джинсов и с размаху швырнул на стол толстую, мятую пачку стодолларовых купюр. Деньги тяжело, с сочным шлепком ударились о дерево столешницы, разлетелись веером.

— Вот деньги! Довольна? — Сердито выдохнул Микола. — Хватит тебе? Или еще принести?

Оксана с опаской, будто перед ней лежала гремучая змея, посмотрела на пачку. Банкноты были новыми, хрустящими, пахли типографской краской, но от них, казалось, исходил тяжелый, чужой, сладковато-металлический запах — запах ночных улиц, дыма и чего-то еще, от чего сводило желудок.

— Они… они кровавые!? — Выдохнула она, отводя глаза.

Это его взорвало окончательно. Он вскочил, изо всей силы ударив кулаком по столу. Тарелки и чашки со звоном подпрыгнули.

— Кровавые?! — Его рык был оглушительным. — Эти деньги заработаны в честной борьбе! В бою! В бою против москалей и их местной, продажной подстилки! Это плата за наше будущее! За будущее Юльки! Чтобы она жила в свободной стране, а не в рабстве у этих уродов! Ты, наконец, это поняла?!

— Вау, батя! — ее голос прозвучал с искренним восхищением.

— Где раздобыл? Мешок с неба упал? — В этот момент на кухню, потягиваясь и потирая сонные глаза, вошла Юлька. Ее взгляд сразу же, как магнит, прилип к разбросанным по столу деньгам. — Мы что, разбогатели?

— Садись завтракать, дочка! — Быстро, пытаясь смягчить ситуацию и оградить дочь от этого безумия, сказала Оксана, но было поздно.

Микола уже снова сидел, мрачно и методично пересчитывая и разглаживая купюры, складывая их в ровную стопку. Потом он набрал номер на телефоне и рявкнул в трубку, не здороваясь: «Ждите, через полчаса буду. Будьте готовы». Собираясь уходить, он заметил восторженный, горящий взгляд дочери, устремленный на него.

— Пап, а я вчера записалась в новую театральную студию! — Похвасталась Юлька, подсаживаясь к столу. — Мне там сразу дали главную роль! Я буду играть подругу Степана Бандеры! Это так мощно, так символично сейчас!

— Молодец, дочка! На правильном пути стоишь. — Лицо Миколы озарила