нем еще более рискованным. На палубе «Красина» спешно соорудили помост для перевозки самолета. Немецкий «юнкерс» не мог взлетать с воды, предполагалось частями сгружать его по деревянным сходням на лед, готовить ледовые взлетно-посадочные полосы. Спасатели, экипаж и обслуживающая команда самолета разместились на ледоколе в большой тесноте – «Красин» не был рассчитан на перевозку большого числа людей.
Подходил к концу первый месяц ледяного плена бывших воздухоплавателей. Шел двадцать третий день выживания. В небе над лагерем раздался двойной гул самолетных моторов, летела пара неизвестных разведчиков. Видимость была отвратительной, ни красную палатку на льду, ни горевший костер пилоты не разглядели.
Амундсен продолжал взывать к миру и его правительствам. Отозвались французы: министр морского флота отдал в распоряжение норвежского путешественника гидросамолет «Латам‐47» с экипажем из пяти человек. 18 июня Амундсен вылетел из Тромсё, взяв курс на Шпицберген, но к месту назначения не прибыл. Последний раз бортовая рация «Латама» вышла на связь через два часа сорок пять минут после вылета. Место гибели экипажа и отважного норвежца так и осталось неизвестным, а его беспокойная душа, возможно, до сих пор скитается по свету в надежде спасти своего итальянского друга…
Спустя несколько дней после пролетевшей над лагерем самолетной пары на лед сел гидроплан «Савойя». Майор Маддалена сбросил на снег ящики с провизией и медикаментами. Измотанные соотечественники на радостях попытались его качать, но быстро поняли, что даже толпой не смогут поднять снаряженного в громоздкую экипировку майора. Через двое суток прилетело уже два самолета с грузами, голод терпевшим бедствие отныне не грозил.
Вскоре рядом с лагерем приземлился одномоторный биплан «Фоккер», управлял им шведский лейтенант Лундборг. Несмотря на хлипкость своего утлого воздушного суденышка, он предложил эвакуацию начальнику экспедиции. Нобиле для приличия немного поупирался: «Капитан покидает тонущий корабль последним! Возьмите лучше механика Чечони, у него сломана нога». В итоге на биплан все же погрузили Нобиле и его исхудавшую Титину, чуть было не съеденную в самые тяжкие дни бескормицы. Лундборг заверил оставшихся, провожавших своего начальника со слезами на глазах: «Завтра я прилечу за остальными и вывезу вас по одному в каких-то два дня. Крепитесь!»
Нобиле назначил вместо себя главным Вильери, через пару часов попал на шведскую авиабазу, а на следующий день был доставлен на «Читта ди Милано». Как руководитель экспедиции, он смог бы координировать усилия по спасению остальных, в том числе отколовшейся группы из трех человек, ушедших из лагеря в поисках Большой земли.
Лундборг обещание сдержал – следующим утром его биплан вновь оказался над лагерем и при посадке потерпел аварию, перевернувшись, пришел в негодность. Бывшие воздухоплаватели, сменившие было количество терпящих бедствие в своем судовом журнале с шести человек на пятерых, вынуждены были снова поставить шестую зарубку. Лундборг стал обитателем красной палатки. Измученные стужей итальянцы смотрели на закаленного скандинава, как на сошедшего с небес Тора: «Со шведом не пропадем, возможно, он подстрелит еще одного медведя. Хотя теперь мы и не страдаем от голода, но бродящие рядом с лагерем медведи от него страдают, нагло посматривают в сторону нашей красной палатки. И самое главное – рядом со шведом не так страшно».
За Лундборгом вскоре прислали самолет и наотрез отказались вывозить кого-то из итальянцев, засыпав их заверениями, что помощь близка. Шведы не лукавили: «Красин» взламывал белую толстопятую кожу, крушил замерзшую воду, спеша на выручку. «Малыгин» и «Седов» застряли в Баренцевом море, затертые льдами.
Десятого июля Чухновский поднял свой «юнкерс» со льда в поисках лагеря итальянцев. Он кружил в заданном квадрате, выискивал красное пятно палатки, прославившейся через прессу на весь мир. Лагеря советский летчик так и не обнаружил, но счастлива его звезда (или звезды пропавшей тройки) – на обратном пути к ледоколу Чухновский заметил одиноко лежащую на льду фигуру. Приземлиться он не мог, поблизости не было подготовленной для этого полосы, но летчик сообразил – случайно найденный им человек наверняка из потерянной группы Мальмгрена.
Погода портилась, в сгустившемся тумане Чухновский пролетел мимо ледокола и вынужденно сел на лед в районе мыса Вреде. В последнее мгновение перед тем, как самолет окончательно замер, шасси его налетело на невысокий торос, тут же обломилось, самолет подпрыгнул, погнув о ледовый зуб два винта. Чухновский связался с «Красиным», передал координаты замеченного им тела и наотрез отказался от помощи, пока не будут спасены обнаруженные им итальянцы и швед. У экипажа «юнкерса» имелся запас продовольствия с экономным расчетом на две недели: сахар, галеты, масло, консервы, шоколад, кофе и сушеные грибы.
Поздним вечером 12 июля «Красин» добрался к месту, где Чухновский видел с воздуха тело на льду. На борт ледокола подняли Мариано и Цаппи. Легенду эти двое выживших сочинили гладкую: уже месяц они скитаются вдвоем, Мальмгрен не смог идти от истощения и попросил их оставить его умирать, а самим идти дальше. У итальянцев был сооружен временный лагерь, они давно никуда не двигались и экономили силы. На снегу из лохмотьев были сложены слова: «Help, food. Mariano, Zappi» в расчете на то, что этот сигнал увидят с воздуха.
Рудольфа Самойловича смутило то, что на Цаппи были напялены вещи исчезнувшего Мальмгрена, и еще комплект одежды и обуви: теплое белье, суконные, меховые и брезентовые брюки; на ступнях – две пары шерстяных чулок и две пары кожаных мокасин из тюленьей кожи; на теле – теплое белье, вязаная шерстяная рубашка, меховая рубашка и брезентовая куртка с капюшоном, на голове – меховая шапка. Судовые врачи отметили, что сам Цаппи был бодр, находился в приличном для полуторамесячного похода по льду физическом состоянии, к тому же имел плотно наполненный кишечник.
Мариано лежал на обрывке одеяла и был полураздет: теплое белье, одни суконные брюки, вязаная рубашка, меховая куртка, на ногах его только шерстяные чулки. Ни шапки, ни обуви. К истощению Мариано судовой фельдшер еще добавил крайнюю степень бессилия и обморожение – одна из его ног требовала ампутации. Не приди помощь через полсуток, Мариано непременно бы скончался. Состояние спасенных не оставляло другого впечатления: Цаппи обирал своего слабеющего напарника.
На все обвинения Цаппи фыркал с негодованием обиженной жертвы, держался надменно, с римской напыщенностью, требовал от членов экипажа обращения как к офицеру и особых условий на борту. Дошло до того, что Цаппи стали обвинять в каннибализме – никуда Мальмгрен не пропадал, жирный индюк Цаппи его просто склевал; Мариано же от человечины отказался, потому едва и не дошел от голода. Мариано молчал, соотечественника не выдавал, к экипажу отнесся со всей искренней благодарностью. Ногу ему, спустя несколько дней
